Площадь диктатуры

Евдокимов А. М.

– Слышал, вы хвораете, вот и решил зайти попросту, не чинясь, благо по случаю оказался рядом, меня зовут Павел Васильевич, вот мое удостоверение, - скороговоркой высказался пришедший, махнув перед Горловым красной книжечкой.
– С удовольствием разделю с вами чашечку кофе. Не отпирайтесь, Борис Петрович, вы ведь до него, большой любитель. Совместим приятное с полезным, поскольку вы еще не вполне проснулись,

"Как он узнал?" - удивился Горлов, но тут же догадался, увидев в зеркале примятую подушкой щеку.

– Кофе нет, кончился. Разве что, чая? Крепкого?
– спросил он.

– Чай, так чай, - легко согласился Павел Васильевич.
–

Судя по всему, мой приход вас не удивил?

– Собственно, зачем... Идемте в комнату, только не убрано, а я поставлю чайник, - промямлил Горлов, начиная понимать, кто к нему пришел..

Он медлил, оттягивая разговор. Пока вскипала вода, расставил на столе чашки, потом ополоснул кипятком чайник, насыпав заварку больше, чем обычно, заметил, как противно дрожат руки.

– Увлекаетесь Сахаровым? Светлейшего таланта человек! Вся история человечества сложилась бы по-другому, если бы он закончил свою работу по термоядерной энергетике. Большая потеря, что мы его не уберегли, очень большая потеря. Недоглядели, знаете ли, - сказал Павел Васильевич, указав на лежавшие рядом листы. Заметив смущение Горлова, он добавил: "Не буду скрывать, что разделяю многие фундаментальные принципы, пропагандируемые Сахаровым, и неоднократно выступал за то, чтобы Андрей Дмитриевич мог свободно высказаться в честной дискуссии. Как говорил Ларошфуко, если вы хотите иметь друзей, пусть они превосходят вас, а их мнение отличается от вашего. Но тогда было другое время, и у меня даже были неприятности. В конце концов было принято иное решение. Видимо, на тот момент так было надо."

– Еще чая?
– спросил Горлов, стараясь скрыть охвативший озноб.

– Пожалуй, - сказал Павел Васильевич, подставляя чашку.

– Я где-то слышал, что у следователей есть такой прием - начать издалека, как бы ни о чем, чтобы отвлечь допрашиваемого, а потом ...

– Помилуйте, Борис Петрович! Уж не думаете ли вы, что я к вам пришел, так сказать, с карательными функциями?

– Извините, Павел Васильевич, не разглядел ваше удостоверение.

– Так и ни к чему, - доброжелательно улыбнулся тот.
– Вы уже поняли, я из Комитета. Буду уходить, запишу телефон и фамилию. А про Сахарова - из чистого интереса. Любопытно узнать ваше мнение. Ведь отсутствие любопытства - есть ни что иное, как отсутствие способностей, не так ли?

Кстати, академик Сахаров высоко ценит работу КГБ. Возможно, вы не заметили, где-то здесь, да, вот, послушайте: "...именно КГБ оказался благодаря своей элитарности почти единственной силой, не затронутой коррупцией и поэтому противостоящей мафии"*. Хотя не секрет, что сейчас в обществе усиленно насаждается негативный образ правоохранительных органов. Насаждается с далеко идущими целями и, к сожалению, не без успеха. Но, если уж Сахаров сумел встать над личными обидами, то нам простым советским людям сам Бог велел.

Горлов не мог уследить за причудливыми поворотами в словах собеседника, и от этого волновался все больше, едва сдерживаясь, чтобы не спросить: "Что вам от меня нужно?".

– А касательно вашего вопроса скажу, что допрос, как форма нашей деятельности по охране государственной безопасности, занимает далеко не первое место, - продолжал Павел Васильевич.
– Допрос, знаете ли, в большинстве случаев есть ни что иное, как признание наших ошибок. Да, не удивляйтесь - ошибок! Ведь если мы кого-то допрашиваем, значит уже возбуждено уголовное дело, по окончании которого обвиняемый будет осужден, как

правило - на длительный срок. Стало быть, окажется изолированным, перестанет приносить пользу обществу. А ведь наша главная забота - это забота о людях. Вовремя предостеречь, остановить, и, глядишь, оступившийся или заблуждающийся человек, осознал свое противоправное поведение, исправился, вернулся к честному труду. Конечно, мы не берем в расчет предателей и изменников! Речь идет в частности о таких, как вы. Ведь допустили же вы, уважаемый Борис Петрович, серьезные нарушения?

– В общем, можно считать...
– внезапно охрипшим голосом произнес Горлов.

– Допустили, допустили, не отпирайтесь, прекрасно знаете, о чем я говорю. Уверен, что вы допустили Рубашкина к секретнейшим документам не для того, чтобы он передал их иностранцам...

– Сроки как всегда поджимали, а текстовые документы всегда делал Рубашкин, - волнуясь, сказал Горлов.

– ...и ваши упущения не нанесли государству ущерба, а были продиктованы исключительно интересами дела, нашего общего с вами дела по обеспечению безопасности Советского Союза. В этом смысле мы - коллеги и единомышленники. К тому же вы - талантливый человек уже сделали и еще много сделаете для нашей армии, у вас большое будущее. Откровенный, товарищеский разговор намного полезнее с точки зрения высших интересов, и нашей, если хотите, общей цели. А допрос в сущности есть ни что иное как процессуальная форма ведения следствия, одна из его стадий. Но ведь эта форма или стадия не всегда обязательна, к тому же она никуда не денется, если вы не сделаете надлежащих выводов.

У Горлова отлегло от сердца, он понял, что уголовного дела возбуждать не собираются.

– Я секретных документов не разглашал и законы не нарушал, а если что-то и было, то вы не докажете, - осмелев, сказал Горлов.

– Борис Петрович, дорогой! Вы совсем ничего не поняли. Ведь, я об том и толкую, что не жду ваших покаянных признаний. Вы, разумеется, уверены, что раз ваша сотрудница слегка прихворнула, так и концы в воду? Чтобы рассеялись ваши заблуждения, достаточно посмотреть в зеркало: все доказательства у вас на лице, и мне не надо ничего доказывать...

– Что вы имеете в виду?
– не понимая к чему тот клонит, спросил Горлов.

– Используя подчиненное положение потерпевшей Богдановой, вы склоняли ее к половому акту в извращенной форме, пытались изнасиловать. Разумеется, ее психика отреагировала адекватно сложившейся ситуации.

– Что за ерунда?
– возмутившись, закричал Горлов.

– И свидетели найдутся, множество свидетелей. Вас поместят в обычную камеру, у постоянных обитателей которой свои взгляды на мораль и органическая неприязнь к насильникам, очень большая органическая неприязнь. Дальнейшее, уверяю вас, только вопрос времени - вы сами во всем признаетесь, даже в том, чего не совершали, лишь бы с вас сняли это позорящее подозрение.

– Вы сами знаете, что это клевета, - почему-то шепотом ответил Горлов.

– Процессуально закрепленные факты не могут быть клеветой, они являются неоспоримыми доказательствами. Жаль, вы не юрист, иначе, сразу бы поняли, что я имею в виду.

– Но ничего этого не было!

– Вы говорите, что не разглашали сведений, составляющих государственную тайну, и я вам верю, поскольку, как вы считаете, у нас нет доказательств. А когда я, опираясь на известные факты, говорю, что вы хотели изнасиловать свою сотрудницу, вы не верите. В сухом остатке получается: я вам верю, а вы мне - нет!