Площадь диктатуры
Шрифт:
– Верно сказал, - согласился Никифоров.
– Но по части самолетов тут специалист есть. Пусть Лариса рассудит.
– О чем?
– спросила она, прикрывая ладонью рюмку. Она уже выпила целый бокал сухого вина, и от запаха водки вновь подступила тошнота.
– Как о чем? О самом нашем главном. Куда летим, зачем летим, и на что сядем?
– чуть запинаясь, объяснил Никифоров.
– На что? Ясное дело - на… Не при женщине будет сказано!
– вставил Николай.
– Какая она тебе женщина? Она твоя жена. Мне б
– насупившись, возмутился Никифоров.
– Я лучше расскажу из сказки, мы недавно с Мишей читали, - примиряюще сказала Лариса.
– Он уже спит. Мама его в своей комнате уложила, от нас подальше, - сказал Николай.
– Это о том, как Алиса заблудилась в лесу. Шла, шла - и спросить не у кого. И вдруг увидела Кота, сидящего на ветке.
– Скажите, пожалуйста, куда мне отсюда идти?
– обрадовалась она.
– А куда ты хочешь попасть?
– вопросом на вопрос ответил Кот.
– Мне все равно… - сказала Алиса.
– Тогда все равно, куда идти, - заметил Кот.
– … только бы куда-нибудь попасть, - пояснила Алиса.
– Если хочешь куда-нибудь попасть, то обязательно попадешь. Только нужно долго идти, - сказал Кот.
Мужчины выжидающе молчали, ожидая, что дальше. Наконец Никифоров засмеялся и поднял рюмку:
– Какая же у тебя, Колька, жена! Умница! До чего жаль, что дураку досталась. Да, не обижайся, я же любя. Рядом с такой женщиной мы все - дурак-дураком и лопоухие. За тебя, Ларисочка! Как, Николай, в твоей песне поется? Пусть же вечно будешь ты прекрасной, пусть же вечно… Тьфу, забыл! Ну и черт с ним, и так все ясно…
– Подождите, я с вами, - сказала Лариса, налив себе еще вина.
– Это настоящее "Шабли", мне фирмачи из Франции ящик доставили на пробу, - пояснил Никифоров.
Вино было прохладным, с чуть ощутимой кислинкой.
– Похоже на наше, грузинское, название забыла, - маленькими глотками выпив до дна, сказала Лариса.
– Севрюжинкой закуси, очень хорошая севрюжина. К водочке хороша с хреном, а к этому - без всего, чтобы рыбью нежность не испортить, - неприятно причмокнув, сказал Никифоров.
– Вы тут без меня, я пойду чай поставлю, - поднимаясь, сказала Лариса.
– В холодильнике - торт и пирожные. Успели в "Астории" заказать. Смотри, не копайся. Недолго!
– сказал вслед ей Волконицкий.
Заглянув в зеркало, Лариса заметила, что на щеках выступил румянец, а головная боль совсем прошла. Она попудрила лицо и решила остаться в форменном костюме. Переодеваться на час-полтора очень не хотелось. Вдруг она вспомнила Горлова, как он целовал ее, и стало жарко. Но мысль была мимолетной, как облачко от пульверизатора и тут же забылась.
На кухне уже все было приготовлено: чайные приборы стояли на подносе, торт и пирожные в холодильнике были выложены на блюда, даже заварка была засыпана в фарфоровый чайник - оставалось только залить ее кипятком.
"Все
– А я? Еще та стервочка! Ребенка бросаю на недели, мужу изменяю и хоть бы что, еще хочется.
От последнего она хихикнула вслух, признавшись себе, что да, очень хочется, будто почувствовала на себе руки Бориса.
"Все-таки он смешной и очень хороший, но лучше не испытывать судьбу", -наконец решила она и вдруг почувствовала, что ее сгибают сзади и наклоняют лицом к столу.
– Давай, давай же, - хрипел Никифоров, пытаясь задрать юбку.
– Бросай своего к черту! Что хочешь - все будет! Все для тебя сделаю. Ну давай же!
От неожиданности пропал голос, она извивалась, пробуя выскользнуть. Наконец она развернулась лицом к нему, и он, больно выкручивая ей руки, впился ртом в ее губы. Она могла только стонать, не в силах пошевелиться, слыша, как трещит ткань кителя и стукнулась о пол оторванная пуговица. Вдруг одна рука освободилась, Лариса нашарила что-то за спиной и, не глядя ударила Никифорова. Тот отшатнулся, обеими руками схватившись за лицо.
Лариса не смогла удержать истерического смеха - она влепила Никифорову тарелкой с пирожными, и теперь разноцветный крем облепил ему всю голову и стекал на плечи и рубашку.
– Вам бы в ванной помыться не мешает, Роман Павлович, - мстительно улыбаясь, сказала Лариса.
– Потерпите, я Николая позову, он поможет.
– Что ты наделала, дура? Совсем из рук выбилась, не соображаешь, что натворила?
– Николай отвел Никифорова в ванну, и еле сдерживался, чтобы не разбудить мать.
– Он… он меня чуть не изнасиловал, - чувствуя, как подступают слезы, объяснила Лариса.
– Подумаешь, принцесса на горошине, ее и полапать нельзя. Выпили ведь, чего не бывает?
– Пусть других лапает, комсомолок своих, если взбредет, а меня нельзя!
– слезы катились градом, она не замечала, что кричит на мужа.
– Помолчала бы! У других - жены, как жены, а я из-за тебя вторую пятилетку выше завсектором не расту.
– Вот и поищи другую, ее под весь Обком и подкладывай, если сам не можешь! И руки у тебя гадкие и скользкие, скользкие! Ненавижу!
– не помня себя, кричала Лариса, и, выбежав в прихожую, судорожно, рывками натягивала пальто.
Только выбежав во двор и провалившись в снег, она заметила, что не переодела туфельки на тонком каблуке, но даже не подумала вернуться. К счастью такси подвернулось почти сразу, но она успела продрогнуть и ее била дрожь, может быть от волнений.
– В Авиагородок!
– сказала она, едва тронулись.
– Полтинник!
– категорически сказал шофер, и Лариса поняла, что спорить бесполезно.
– Сорок!
– сказала она, отыскав в сумке только сорок шесть рублей с мелочью.
– Или выйду и пешком дойду!