Площадь отсчета
Шрифт:
— Ты и твои знакомые?
— Да, Ваше величество
— А откуда с вами взялись солдаты?
— Мы решили, что если солдаты увлекутся примером офицеров, что, по словам сих последних, было верно, ибо солдаты говорили уже об том между собою, то положено было выйти на площадь и требовать Константина Павловича…
— И так вы очутились на площади?
— Да, Ваше величество
— А какова связь между Константином Павловичем и конституционным правлением?
Рылеев молчал.
— Константин Павлович — единокровный брат мой, который во многих официальных и частных письмах отказался от
Рылев молчал.
— Вы требовали Константина Павловича затем, чтобы увлечь солдат?
Рылеев молчал. Николай встал из–за стола, резко одернул на себе мундир и подошел к Рылееву. То ли от того, что он был целой головой выше его, то ли от неожиданности, но Кондратий Федорович заметно шарахнулся в сторону.
— Послушай, Рылеев, — негромко продолжал Николай, — мне почему–то кажется, что намерения твои были не совсем дурны, я просто не в силах их до конца понять. Но я должен это сделать. Сегодня погибли люди. Они — он повел рукой в сторону Левашова и Толя — потеряли боевого товарища. Я — помощника и друга. Кто в этом виноват?
Доверительный тон царя вернул Рылееву дар речи.
— Ваше величество, — громко воскликнул он, — это произошло по вине князя Трубецкого! Это он должен был принять начальство на Сенатской площади! Он не явился, и, по моему мнению, это главная причина всех беспорядков и убийств, которые в сей несчастный день случились!
— Мы вернемся к этому вопросу, — сказал Николай, — но я хотел бы знать о тебе более. Ты женат?
— Да, государь, — растерянно отвечал Рылеев. Он хотел говорить еще о Трубецком. Мысль об этом страшном предательстве мучила его весь день, и ему трудно было переключиться на другой предмет.
— Есть ли у тебя дети?
— Де… дети? Есть, дочь.
— Сколько лет?
— Дочери? Пять лет… Ваше величество
— Пять лет? Как Мэри, моей старшей девочке… Каким образом ты, счастливый муж и отец, мог подвергнуть семейство свое, свою бедную жену такой опасности? Что будет с ними теперь?
Рылеев положительно не знал, что отвечать.
— В твоих руках счастие всей семьи твоей. Садись сюда!
Николай резким движением отодвинул стул от своего стола, убрал неоконченное письмо Константину, положил перед Рылеевым чистый лист бумаги.
— Бери перо! — Рылеев молча повиновался. — Пиши здесь имена своих знакомых… Мне они известны все равно, мне просто важно знать, что ты сейчас правдив со мною… Но для этого я должен иметь от тебя свидетельство твоего чистосердечия. Я хочу, чтобы ты здесь написал, что тебе известно о вашем Обществе, а также об таковом, какое существует на юге. Пиши!
Рылеев не задумываясь начал писать. Он писал быстро, без помарок, понимая, что возможно еще кого–то спасти… и может быть, спастись самому. Он писал, часто макая перо в чернильницу, своим красивым, летящим почерком. Николай в задумчивости ходил вокруг стола, механически трогая колючую верхнюю губу с отросшими за день усами. Генералы уткнулись в бумаги.
«Общество точно существует, — быстро писал Кондратий Федорович, — Цель его по крайней мере в Петербурге — конституционная
Рылеев остановился писать и посмотрел снизу вверх на Николая. Тот внимательно читал написанное.
— Кто сей? — Николай указал на фамилию Пущина. «Они узнали бы это все равно, — подумал Рылеев и приписал: Иван Иванович Пущин, коллежский асессор, служит в 1-м департаменте московского надворного суда». Рылеев снова вопросительно смотрел на него.
— Все ли ты написал, что хотел? — мягко спросил Николай.
— Сейчас, государь, — раз начав, Кондратий Федорович не мог остановиться. Ему казалось, что какая–то важная мысль упущена. Он снова начал писать.
«Открыв откровенно и решительно что мне известно, я прошу одной милости — пощадить молодых людей, вовлеченных в общество, и вспомнить, что дух времени такая сила, пред которою они не в состоянии были устоять».
— Хорошо, я понял, — сказал Николай, — а теперь отдай свои показания генералу Толю.
Рылеев встал и, пройдя через комнату, отдал исписанный лист в руки генералу. Николай сел на свое место. Толь внимательно прочел написанное, придерживая пенсне и шевеля толстыми губами, потом расписался в углу, квадратными буквами: «Что он сие показал, то утверждаю моею подписью. Генерал–адъютант барон Толь». Генерал положил перо и внимательно посмотрел на Рылеева.
— Вы тут пишете: дух времени, милейший… дух времени…
— Да, генерал? — Толь со своим пенсне и немецким акцентом был ему неприятен.
— А не кажется ли вам, что… не вздор ли затевает молодость, не достаточны ли для нас примеры новейших времен, где революции затевают для собственных расчетов?
Рылеев выпрямился. Какие расчеты?
— Невзирая на то, что вам всех виновных выдал, — ответил он холодно, — я сам скажу, что для счастия России полагаю конституционное правление самым наивыгоднейшим и остаюсь при сем мнении.
Николай слегка улыбнулся — или ему показалось?
— С нашим образованием выйдет это совершенная анархия, — покачал головой Толь.
— Рылеев, — поднял голову Николай, который в этот момент что–то быстро писал, — я ценю твои собственноручные признания. Я велю дать тебе перьев и бумаги и хочу, чтобы ты писал мне все, что сочтешь нужным. Излагай свои мысли свободно — мне сие важно. До встречи, Рылеев.
Кондратий Федорович поклонился. Николай позвонил и отдал вошедшему фельдъегерю записку.