Площадь павших борцов
Шрифт:
– Можно войти?
– и показалась сначала его сигара.
– Можно, - отвечал вице-маршал Паркер.
– Но сначала выплюньте эту головешку изо рта, сэр. Здесь не курят.
Черчилль, не споря, расстался с сигарой.
– Где тут радары, чтобы видеть этих разбойников?..
По серебристым экранам локаторов скользили, словно рыбки в аквариуме, короткие тире отражений бомбардировщиков, пролетающих для бомбежки. Лондон жил в тревоге: придет Гитлер или не придет? Чтобы поиграть на нервах англичан, самолеты люфтваффе, вперемежку с бомбами, сыпали листовки: "Не волнуйтесь! Он все равно придет". Отряды юнцов из организации Гитлерюгенд браво распевали на улицах городов Германии. Немецкие интенданты всюду скупали
"У меня сложилось впечатление, то как командующий сухопутными силами (Браухич), так и начальник генерального штаба (Гальдер), верили в серьезность намерения Гитлера осуществить высадку десанта".
Операция по высадке вермахта на берегах Англии называлась "Морской Лев", и эта операция была спланирована Адольфом Хойзингером, ведавшим оперативными делами в генштабе...
Берлин еще не ведал бомбежек. По радио часто звучали торжествующие мелодии, призывая к вниманию, после чего Ганс Фриче с восторгом зачитывал военные сводки; победа, опять победа... С красочных афиш смеялась белозубая Марика Рокк, приглашавшая любоваться ею в кинобоевике "Девушка моей мечты"; другая "нимфа фюрера", еще более знаменитая и даже наглая, Лени Рифеншталь позировала на экранах, пропагандируя святость идей нацизма. Гитлеру она однажды сказала: "Можете выбирать - я или Геббельс? Но я лучше..." Однако за всей этой берлинской суетой ощущалось и нечто другое. В немцах, как бы они не бодрились, чувствовалась какая-то подавленность, смех казался наигранным, подразумевалось, что они даже едят, не чувствуя вкуса еды. "В чем дело?" Один турецкий дипломат, будучи проездом в Берлине, сказал своему приятелю-берлинцу:
– Я не понимаю, кто проиграл войну - неужели... Германия? Вы все немцы напоминаете мне детей, которые не в меру нашалили, а теперь боятся быть наказанными строгой бонной.
– Ваша правда, герр Караосман-оглы, - отвечал приятель.
– Кому-то из нас придется потом отвечать за разбитые горшки на чужой кухне. Как бы всем нам не пришлось расплачиваться...
На оживленном Курфюрстендаме Паулюс случайно встретил Гейнца Гудериана, чем-то явно озабоченного.
– Мне сейчас здорово влетело, - сообщил он.
– В рейхсканцелярии подсчитали, что мои танки сосут горючее в четыре раза быстрее, нежели в других армиях мира. Чем же мы виноваты, если так воспитаны: мотор, форсаж, атака! Везет же этим русским, - вдруг позавидовал Гудериан.
– У них в Москве стакан газированной воды с сиропом продается во много раз дороже целого литра бензина. Нам бы такие цены!
Паулюс был рад видеть сыновей-близнецов живыми и невредимыми, и как-то Эрнст завел с отцом разговор:
– Папа, ты разве ничего не слышал?
– А что слышал ты?
– Я в Вюнсдорфе оказался случайным свидетелем беседы двух генералов, они говорили, что сейчас в вермахте есть два человека, которых ожидает возвышение! Это Манштейн и... Паулюс!
– Очевидно, преувеличение?
– Нет, папа, Фридрих, мой брат, тоже слышал, что кадровом отделе вермахта вам обоим, тебе и Манштейну, уже предсказывают большую карьеру... там, на самом верху!
Паулюс, пожав плечами, оставался скромен:
– На меня падает отблеск успехов шестой армии, хотя мне с этим забулдыгой Рейхенау уживаться не всегда-то легко. Никогда не знаешь, какой он завтра выкинет фортель.
Берлин после победы вермахта богател. Витрины магазинов украшали грандиозные айсберги сливочного масла из Дании, горькими слезами "плакал" голландский сыр, женщины ломились в универмаги, расхватывая по дешевке платья парижского покроя. Голландия, эта извечная ювелирная лавка Европы, одаривала немок кулонами, браслетами и ожерельями. Паулюс, отвоевав, теперь отдыхал
– Вчера прихожу к портному. Его нет. Жена в слезах. Призвали в пехоту. Подкатываю к парикмахерской. Нет Вернера, который всегда меня причесывал. Вместо Вернера какая-то стерва. А где Вернер? Призвали в зенитную артиллерию. Теперь смотри, Фриди, как мне испортили прическу.
– Начинаем брать людей из резерва, - рассудил Паулюс.
Собираясь к подруге, Коко вызывала такси.
– Отказали, - изумилась она.
– Вышло распоряжение - отныне никаких частных поездок. Нужно иметь служебное дело. Я ничего не смыслю в экономике. Но почему так надо, чтобы в театр или к знакомым я шлялась пешком?
– Начинаем накопление горючего, - объяснил Паулюс.
С улиц городов потихоньку исчезли лотки с горячими сосисками, пропало бутылочное пиво - осталось в продаже бочковое. Дурной признак для страны, где не мыслят и дня без пива!
Паулюс велел жене больше не покупать тортов:
– Они очень привлекательны, но все кремы - химия. Отравиться не отравимся, но и здоровья себе не прибавим. Наши химики достигли уже такого совершенства, что скоро из солдатской мочи станут выделывать дамские ликеры... Я все-таки устал. Прилягу. Кстати, а где Ольга?
– Она со своим бароном навещает графа Зубова, знаешь, сейчас из Прибалтики Сталин выгоняет всех немцев, у Зубова собирается интересное общество депортированных.
* * *
Тут как-то все разом перемешалось. Москва вдруг ополчилась на худосочную Румынию, где одной мамалыгой сыты, и к Советскому Союзу - без крови и на этот раз!
– отошли области Буковина и Бессарабия. Елена-Констанция Паулюс, как румынка, до слез жалела румынского короля Михая, говоря мужу:
– Что Гитлер, что Сталин - одинаковые разбойники, оба так и глядят, что бы еще стащить у соседа, ничем не брезгуют... Ах, бедный Михай! Надо мне написать кузену в Бухарест, чтобы он выразил королю мое сердечное сочувствие.
Тем временем московская власть утверждалась в республиках Прибалтики: по договоренности с фюрером Сталин начал депортацию всех немцев, которых там было немало. Впрочем, в число "немцев", среди потомков крестоносцев и меченосцев, затесались и многие русские, жены мужей-немцев, то ли просто самозванные немцы, желавшие удрать от НКВД куда-нибудь подальше. Эта депортация немцев из Прибалтики проводилась нацистами под многообещающим девизом: "Вас фюрер зовет"...
Среди депортированных была и баронесса Эльза Гойнинген фон Гюне, совсем не желавшая покидать Курляндию, но ее просто выставили в "фатерланд", не спрашивая, где ей лучше живется. Баронесса тоже оказалась в числе гостей Паулюсов, интересная для самого генерала - как осколок древнейшей германской диаспоры на Востоке. Судя по всему, фрау Эльзе не очень-то нравилась Германия, где она теперь сама жарила картошку на маргарине, произведенном в мощных автоклавах химического концерна "Фарбениндустри". Паулюсу она говорила - с немалым значением:
– Я здесь у вас задерживаться не собираюсь, рассчитываю вернуться обратно. Вы бы знали, какие у меля под Митавой были коровники, какое жирное молоко давали мои коровы.
– Простите, но... кто вас отпустит в Митаву?
Без всякого смущения Гойнинген фон Гюне сказала:
– Но ведь очень скоро будет война с Россией! Уж вы-то, Паулюс, человек военный, знаете об этом лучше меня.
Поддерживая разговор гостей, граф Валентин Зубов сказал:
– Если слухи о близкой войне с Россией верны, то у вас, герр генерал, партия с нею не состоится. Россия такая здоровенная баба, которая способна выдержать немало оплеух, но в поклоне никогда не согнется.