Площадь павших борцов

Пикуль Валентин Саввич

Этого было достаточно, чтобы Кулик снял с производства малокалиберные пушки - главную полевую силу армии. Нарком вооружения Б. Л. Ванников вспоминал: "Сталин санкционировал это решение, имевшее для нашей армии самые тяжкие последствия. С первых же дней войны мы убедились, какая непоправимая ошибка была допущена!" Подбивать немецкие танки стало нечем, а тяжелые громоздилы-орудия - не сдвинуть с места, ибо в армии не было тягачей. Много ли тонн железа вытянут из грязи на боевую позицию упряжи лошаденок?

Ах, сколько было врагов народа! Но я вижу их не за колючей проволокой Колымы или Воркуты, а в тишайших и теплых кабинетах Кремля, в ближайшем окружении Сталина. Вот

один из них - Лев Захарович Мехлис, славный тем, что очень любил убивать людей выстрелом в упор. За год до войны он был наркомом госконтроля. Военное имущество Красной Армии тогда хранилось близ границы. Правительство образовало комиссию - оставить ли имущество там, где сейчас, или отодвинуть склады от границы? Люди военные, люди дальновидные, стали говорить, что склады боеприпасов нельзя держать возле рубежей... мало ли что! Кто-то из военных, самый ушлый, даже сказал, что арсеналы надо убрать как можно дальше от границ - хотя бы за Волгу...

– Паникер!
– заорал Мехлис.
– Как вам пришло в голову, что Волга может стать военным рубежом? Сначала думайте, что говорите! Наша победоносная Красная Армия, вооруженная могучим учением марксизма, ленинизма и руководимая гениальным и мудрым вождем, будет воевать только малой кровью и только на чужой территории. Поэтому все базы снабжения необходимо оставить близ самой границы государства...

Нашлись смельчаки, Мехлиса даже умоляли:

– Лев Захарович, ну хотя бы полушубки да валенки можно нам, военным, оставить за Волгой?

– А вы разве знаете, когда начнется война?
– с ядом спрашивал Мехлис.
– Может, она возникнет как раз зимой...

Сталин поддержал Мехлиса. Все склады оружия и продовольствия, базы горючего и арсеналы боеприпасов все-таки оставили на границе, и в первый же день войны они достались противнику в целости и сохранности. Но Лев Захарович доверия Сталина не потерял: очень уж он любил расстреливать, а Сталин недаром сказал: "Кадры решают все..."

* * *

Еще 5 мая 1941 года выступил "всенародный староста" нашей любимой колхозной деревни М. И. Калинин, который, как водится, ничего дельного не сказал, зато он высочайше соизволил сильно гневаться на агрессоров - на Францию, уже разбитую, и на Англию, еще недобитую, которые де и развязали войну в Европе, но тут, по словам старосты, пришло спасение, и "...занесенная над нами рука агрессора была отведена рукою товарища Сталина.
– Конечно, грянули аплодисменты, переходящие в бурные овации. Договор, заключенный между Советским Союзом и Германией, выбил оружие из их рук..."

Из зала слышались крики:

– Да здравствует наш великий вождь и учитель, любимый товарищ Сталин... Уррра-а!

В таких случаях принято говорить: хоть стой - хоть падай!

14 июня появилось знаменитое "сообщение ТАСС", в котором Сталин и Молотов авторитетно опровергали сплетни и происки империалистов, распускавших злостные слухи о том, что Германия готовит нападение на страну. Тут стоит задуматься: трезвые или пьяные они были, когда запускали камень в свой же собственный огород? Им казалось, что "сообщение ТАСС" вызовет тревогу в Берлине, фюрер в страхе забьется под стол и станет мелко вибрировать, войска вермахта потоком отхлынут от границ, после чего снова прилетит Риббентроп, публично заверяя всех, что Германия - лучший друг Советского Союза.

Но реакции со стороны Берлина не последовало. Радиостанция Коминтерна трижды в день проталдычила текст "сообщения ТАСС" специально для немцев, но в Берлине... ни гу-гу. Немецкие газеты даже не мяукнули в ответ на призыв Кремля, а Геббельс со злорадным садизмом записал

в своем дневнике, что напрасно Москва ожидает отклика на свое "сообщение".

– Русские, - сказал он Гансу Фриче, - получат ответ в ближайшие дни. Но только не словами...

"Сообщение ТАСС" от 14 июня было нелепостью, непоправимой ошибкой. Почему? Да по той простой причине, что, заверяя читателя в добрых отношениях с Германией, "сообщение" успокаивало народ, оно порождало уверенность в невозможности войны с Германией, страна обязывалась быть уверенной в нерушимости западных границ, в армии возникла расслабленность, бдительности не стало, командиры ночевали уже не в казармах, а с женами, красноармейцам позволено было раздеваться на ночь...

Помните, что в Сталинграде ответил Чуянов на вопрос об этом "сообщении", заданный из Питомника? Примерно так, наверное, думали многие, и политруки пылко убеждали красноармейцев:

– Там (было понятно где) лучше нас все знают... А потому никаких дискуссий по этому вопросу не будет, лучше мы послушаем лекцию о том, как наша партия заботится о культурном отдыхе трудящихся в дни воскресные и дни прочие.

Между тем разведка усиленно работала. Люди разных национальностей слали и слали в Москву донесения о близкой войне. Трудилась и военная разведка, а маршал Тимошенко не раз выкладывал перед Сталиным пачки подобных донесений.

– У меня есть другие сведения, - отвечал Сталин, - полюбуйтесь, в них говорится совсем другое...

Он предъявил маршалу не меньшую стопку донесений агентуры, но все они были испещрены издевательскими пометками и бранью генерала Ф. И. Голикова, призывающего к недоверию.

– Кому верить?
– спрашивал Сталин маршала...

Голиков был начальником Главного разведуправления Генерального штаба. До него этот пост занимали пять генералов, оказавшихся "врагами народа", и потому Филипп Иванович здорово боялся - как бы ему не оказаться шестым! Теперь он сидел в том же кресле, в каком сидели и они, уже покойнички. А сидел - потому, что поддакивал Сталину, вполне согласный с мнением вождя, что все люди сволочи, верить им никогда нельзя. По этой благородной причине, желая уцелеть, Голиков фальсифицировал донесения агентов, только бы угодить Сталину. Рихарда Зорге, назвавшего точное время нападения вермахта, товарищ Сталин мудрейше обозвал теми словами, кои пишутся на заборах, а Голиков не возражал. Наконец, дело дошло до того, что сам Уинстон Черчилль предупредил Сталина, чтобы 22 июня он был готов отбить нападение вермахта.

– Вот!
– сказал Сталин.
– Эти империалисты никак не могут успокоиться, пока не поссорят меня с Гитлером...

"Вождя всех народов" уже не было на свете, когда Филипп Иванович Голиков все-таки нашел в себе мужество честно сознаться:

– Да я просто боялся! Потому и угождал Хозяину, докладывая ему только то, что совпадало с его же мнением, и, наоборот, отвергал то, что было не согласовано с его прогнозами. Хотя я, честно говоря, и сам не очень-то верил в нападение Германии...

Зато вот маршал Кулик, к разведке никакого отношения не имевший, твердо знал, когда начнется война с Германией:

– А чего там долго думать?
– говорил он.
– Пусть разведка не сводит глаз с поголовья овец в Германии, если поголовье начнет сокращаться, значит, немцам понадобились шкуры для выделки полушубков. А без полушубков - как же воевать с нами? Вот и получается: станут в Германии резать овец, значит, все ясно, следует крепить оборону для ответа тройным ударом...

Вы, читатель, все поняли? Мудрость-то какова! Именно в эти дни Черчилль, ложась спать, наказывал: