Плоть и кровь
Шрифт:
— Ну хватит, — сказал Вилл и, сняв с колен салфетку, бросил ее на свою тарелку — Обед был очень вкусный, мам.
— Милый, ты же ничего не съел.
— У меня пропал аппетит.
— Брось, — сказал отец. — Не изображай примадонну. Если тебе не под силу выдержать разговор начистоту, что же ты будешь делать в классе, набитом прискакавшими из джунглей обезьянами?
Вилл встал. Взглянул сверху вниз на отца, который сидел, окруженный своим достатком, и спокойно жевал. На его зеленые клетчатые брюки. По обоям вставали над сельскими мостиками и бредущими по воде журавлями
— Билли, — сказала мать. — Милый, сядь и закончи обед.
Билли. Под звук его старого имени, произнесенного голосом матери, Вилл и покинул столовую. Отец сказал ему в спину: «Если ты не можешь спокойно вести откровенный разговор, остается только пожелать тебе удачи». У Вилла свело живот. Нет, к исчезновению он пока не готов. Он еще не знает о себе всей правды, а если сказать слишком многое, возврата сюда для него не будет.
В тот вечер к нему пришла Зои. Она стукнула в дверь так тихо, что Вилл мгновенно, не задавая вопроса, понял, кто это. «Входи, Зо», — сказал он. Отец бухнул бы в дверь кулаком. Мать постучала бы — вежливо, но твердо и ровно, — осыпая дверь мерным градом благих намерений. И только Зои словно пыталась сказать, что ее можно и проигнорировать.
Она была в рваной оранжевой майке с рекламой «Карлсбадских пещер», которых никогда не видела, и в тонкой, украшенной красными арабесками юбке. С шеи свисал на черной бархатной ленточке колокольчик, похожий размером и формой на ноготь женского большого пальца.
— Привет, — сказала она с порога.
— Ну входи же, — ответил он. В комнате еще сохранились украшения из его детства. Плакат Дилана, приклеенные к потолку звезды из фольги. — Входи, посидим с тобой на кровати.
На миг он подумал о Коди, уверявшем, что видит источаемый человеком свет. По временам и Виллу казалось, что он различает облекающий Зои свет, не похожий, впрочем, на те электрические поля, которые описывал Коди . Этотбыл едва приметным, фосфоресцентным, как будто призрак Зои иногда отрывался от ее кожи и парил в четверти дюйма над ней. К мистике Вилл никакой склонности не питал. И никогда не задумывался сколько-нибудь серьезно об обманах зрения. Однако сейчас он признался себе, что временами, бросив на Зои быстрый взгляд, с изумлением замечает летящий над нею бледный мерцающий свет.
Она вошла, присела, пахнув пачулями, на краешек его кровати. Как удалось такой шумной, корыстной семье произвести ее на свет?
— Ну, как дела? — спросил он и коснулся ее спутанных черных волос. Только к Зои испытывал он мучительную привязанность. Нет, он любил и всех остальных, но Зои была единственной, за кого он тревожился, за кого боялся. В ней отсутствовала основательность, надежность — вот она есть, Зои, а вот ее уже нет.
— Я рада, что
— Все лето я здесь не выдержу, Зо, — сказал Вилл. — Думаю, мне лучше вернуться в Кембридж.
— Уже? — спросила она.
— Господи, Зои, что ты делаешь со своими волосами? У тебя в них пауки не водятся?
— Так быстро, — произнесла она. — Ты еще и с Биксом не повидался, с Ларри — ни с кем.
— Да ведь все только к худшему пойдет. Через пару дней мы с папой просто передеремся. Помнишь прошлое лето?
— А что ты в Кембридже будешь делать? — спросила Зои.
— Найду какую-нибудь работу, не важно какую. Если тебе все равно, что делать, работу ты всегда получишь.
— Может, все-таки останешься ненадолго? На неделю?
— Нет, лучше уехать, — сказал он. — Я даже сумку разбирать не стану.
— Ну пожалуйста.
— Перестань.
Она кивнула:
— Это я из эгоизма. Просто боюсь, что в один прекрасный день мы станем просто… ну, знаешь… дальними родственниками.
— Я-то тебя всегда узнаю, Зо. По волосам.
— Жаль, что и я не могу уехать, — сказала она.
Вилл взял ее за руку. Ему хотелось сказать ей: мне нельзя оставаться, потому что я больше не принадлежу к семье, однако и способ уйти из нее найти тоже не могу. Хотелось сказать ей все. Однако Зои еще оставалась частью дома, а он нуждался в своей тайне. Чтобы было куда сбегать.
— Скоро уедешь, — сказал он. — И потом, ты же можешь приехать в Кембридж, пожить у меня — в любое время, идет? Уж на железнодорожный-то билет для тебя я деньги всегда найду. Идет?
— Идет, — ответила Зои.
— Косячок покурить хочешь? — спросил он.
— Угум.
Он достал из кармана куртки косячок, раскурил его, протянул Зои. Она затянулась, вернула ему косячок, смахнула с лица волосы, и что-то в сочетании этих жестов сказало Виллу: она выросла. Это уже случилось. У нее своя жизнь, свои планы, собрание собственных тайн. Вилл смотрел на нее с чем-то вроде онемелого изумления. Вот так, понял он, и возникают взрослые. Вдруг вырастают из странных, несчастливых детей вроде него и Зои. И им предстоит жить в следующем веке.
— Зо? — произнес он.
— Ммм?
— Да нет, ничего.
Что он хотел сказать ей? Что любит ее, боится за нее, хочет уберечь ее от боли. Что он обратился в другого человека и она тоже. Они тихо сидели бок о бок, передавая друг дружке косячок. Звезды из фольги, приклеенные им к потолку в двенадцать лет, роняли на них чуть приметный свет.
1973
Константин посеял в землю семена, и земля ответила ему краснолистым латуком, извивами волокнистой фасоли, эротичной тяжестью испанских перцев. Он и Зои работали в огородике вместе, и это были хорошие минуты. Он мог, к примеру, отыскать замечательный поблескивающий под листом кабачок размером точно с его безымянный палец, или Зои могла замереть в мерцающем послеполуденном свете с пучком базилика в руках. Были времена, когда он верил, что достиг того, к чему стремился. Однако они прошли. Они всегда проходят.