Плотина
Шрифт:
— Ты зря суетишься, инженер, — повернулся к нему Ухватов, снисходительно усмехаясь. — Ребята решили подзаработать. В чем тут криминал? У вас платят меньше, там больше.
— Но в чем тут твой интерес? — Юра невольно повысил голос.
— Просто я знаю в те края дорогу.
— Вот и ехал бы!
— А ты уходил бы, Густов!
— Только вместе с ребятами! Им не по пути с тобой — понял?
Каким-то шестым или седьмым чувством, еще не получив ни малейшего явного подтверждения, Юра уловил, что Щекотухину, а заодно и Гошеву уже никуда не хочется уезжать, как не захотелось бы и ему самому, и всякому другому, привыкшему к этим местам, к этой работе,
— Сколько они тебе проиграли? — вплотную придвинулся Юра к Ухватову.
— Чего проиграли? — очень искусно изобразил тот непонимание.
— Хорошо. Следующий вопрос: ты водишь мотоцикл?
— Я и вездеход вожу, — похвастал Ухватов.
— Тогда забирай мой мотоцикл в счет их долга и поезжай куда хочешь!
Ухватов вроде бы заинтересовался, и сердце у Юры заныло в ожидании. Он понял, что ход сделал рискованный. Стоит Ухватову согласиться — и прощай навсегда старый добрый отцовский «ижик»! Навсегда — и ни за что ни про что. Жалко стало… Но игра есть игра, ход сделан, и Юру уже понесло. Он начал даже торопить Ухватова:
— Ну? Согласен?
— И не жалко тебе? — решил немного покуражиться Ухватов.
— Жалко. Но все равно — забирай!
— И права отдашь?
— Отдам!
— Но у меня, видишь ли, билет на самолет куплен. — Улыбка на лице Ухватова превратилась в торжествующую, и не поймешь — отчего!
— Билеты можно сдать… Ребята, бегите в кассу, сдавайте билеты! Вы этому мужику больше ничего не должны, мы с ним рассчитались. У него к вам нет никаких претензий…
Юру несло, как на волне, как на крыльях, и Ухватов в какой-то момент словно бы загляделся на него, расслабился — и вмиг ослабли те незримые нити, которыми он удерживал при себе Щекотухина и Гошева. Гошев спросил у Юры:
— А насчет Ливенкова — правда?
— Правда. Переведу… И быстрей, быстрей давайте, вон уже самолет показался.
Ребята переглянулись и взялись за свои чемоданчики.
— Смотрите, голуби, я еще вернусь! — пригрозил им спохватившийся Ухватов.
— А может, не надо? — всерьез предложил ему Юра.
— У тебя не спрошусь! — огрызнулся Ухватов. — И с тобой мы еще тоже встретимся! — откровенно погрозил он. И снова заулыбался: — Я ведь в законный отпуск еду, инженер.
Это Юру поразило больше всего.
— В отпуск на БАМ?
— Так что мотоцикл твой я тебе дарю, — не ответив, продолжал Ухватов. — И помни мою доброту.
— Постараюсь…
У Юры и ночью продолжался этот быстрый, иногда отрывистый и вместе с тем какой-то тягучий разговор, и там, во сне, было еще не ясно, чем все закончится. Щекотухин с Гошевьм то уходили, то возвращались, передвигаясь замедленно и неуверенно, будто хмельные; дверца рейсового автобуса несколько раз открывалась и закрывалась перед ними, потом, когда уже двинулись в путь, домой, начались чудеса с самим автобусом и Юриным мотоциклом: колеса у них крутились с положенной скоростью, а никакого движения не получалось. Одна только лента дороги бежала навстречу, наподобие тренировочной дорожки космонавтов, а все, что на обочинах, —
Проснувшись, Юра вспомнил все вчерашнее и сонно улыбнулся. Как-никак, дело закончилось благополучно: ребята вернулись, Ухватов улетел… И все же какое-то продолжение, какая-то незавершенность действительно оставались, если Ухватов и впрямь вернется из своего отпуска.
Проснувшись, Юра вспомнил и то, что сегодня не обязательно спешить, — была суббота. Валяться в постели он не привык, но в выходные дни позволял себе вставать и разминаться неторопливо, не ощущая над собой власти коротких утренних минут. Включил негромко магнитофон — и зазвучал любимый Сибелиус.
Потом, был семейный завтрак, тоже неторопливый, за которым Юре пришлось еще раз кое-что повторить из вчерашней своей эпопеи.
Особенно переживала за него Надя, которая немного знала Ухватова. Она то и дело перебивала и переспрашивала Юру: «А ты? А он?» Николай Васильевич грозился всерьез поговорить с этими двумя «дуроломами». Но Юра попросил пока что не трогать их, яснее говоря — не вмешиваться. Николай Васильевич сердито насупился. «Я им слово дал, шеф! — объяснил Юра. — Мы договорились, что никто никуда не дергался и вообще ничего не было». — «Дипломаты-самоучки!» — обругал всех заодно Николай Васильевич.
В конце завтрака мать позвала Юру на Огороды — надо было там прополоть и полить грядки и посадить еще немного картофеля. У Юры уже складывались какие-то свои планы, ему не хотелось ехать на Огороды и заниматься там, в сущности, женской работой, и он просительно посмотрел на Надю.
— Юрочка, я бы с удовольствием! — поняла его сестра. — Но у нас снова запарка с рабочими чертежами и у нас ввели, по примеру Ленинграда, рабочую субботу.
— Никакая суббота вам, сачкам, не поможет, — сказал Юра.
— Да ты что! — обиделась Надя. — Ты не представляешь, сколько всяких переделок, новых решений…
Юра представлял, но не стал дальше слушать; как всякий производственник, он относился к проектировщикам несколько свысока, считая их проблемы не столь серьезными. И потом — зачем спорить, если все равно ехать. Надо было соответственно одеться и не особенно мешкать.
День выдался солнечный, дорога была недальняя, и автобус бежал легко, без задержек — не так, как во сне. Через полчаса были на месте.
К нынешнему времени Огороды представляли собой уже довольно большую деревню, состоящую из маленьких домиков, времянок, сараюшек и небольших освоенных участков. От дороги ее отделяла каменная гряда, густо заросшая кустарником и лесом, и тут стояла первобытная тишина. Где-то пропел петух, и его голос прозвучал словно бы из глубины веков.
Деревня продолжала разрастаться и строиться. В разных местах можно было увидеть свежий сруб с белыми ребрами голых стропил, а то еще только начатый, обозначенный лишь первыми венцами. Густовы вообще до сих пор не решили, строить им здесь дачку или не строить и если строить, то с каким прицелом — на всю семью или на одних стариков: молодые ведь, построив ГЭС, все равно уедут отсюда! Их сосед по участку Варламов тоже обходился пока что жалкой времянкой. Сам он, в общем-то, и не появлялся здесь — ему вполне хватало той стройки, которую он вел, напряженно и нервно, в котловане, под залпы взрывников.