Пляска смерти

Гамильтон Лорел Кей

— Ты сам себя околдовал, — сказала я.

Он закрыл глаза и сказал, отвернувшись:

— Лезвие обоюдоострое.

— Но если бы у нас броня была получше, то большая часть твоей силы поразила бы тебя, а не нас?

Он кивнул, все еще отвернувшись.

На миг я ощутила удовлетворение — он получил по заслугам. Но вслед за этим мелочным злорадством пришло сожаление, как горький пепел.

— Боже мой, — шепнула я.

Он обернулся. Битву со своими слезами он проиграл, и они бежали по лицу светлыми розоватыми струйками.

— Из всех

сил линии Белль, что применялись ко мне, Огги, твоя самая мерзкая.

— Почему ты так говоришь? — спросил он. — Ardeurможет поработить. Реквием может изнасиловать мыслью.

— Да, сила Реквиема — это мощнейший наркотик изнасилования на свидании, но он ее так не использует.

— Однажды было, — сказал Огги.

Я переварила фразу, проверила, не лжет ли он, но не думала, что это ложь. И я пожала плечами:

— Что бы ни делал он, когда был молодым вампиром, сейчас он уже не тот. И ardeur— это всего лишь вожделение, как и сила Реквиема. Они не похищают чувств, как твоя сила.

— И ты считаешь, это преступление серьезнее?

— Да, — кивнула я.

Он отвернулся и сделал шаг, я поймала его за руку. От этого прикосновения он застыл, будто обратился в камень. Эту реакцию я знала — так реагируешь на легчайшее прикосновение того, кто для тебя важнее почти всего остального мира, и для этого кого-то оно ничего не значит. Так я чувствую себя то и дело с Ричардом. Как будто вся моя жизнь — в руке, которая его касается, а ему все равно. Еще одна причина, по которой я рвалась от него освободиться. Слишком трудно так сильно любить и так сильно ненавидеть одновременно.

Я потянула Огги за руку, и он повернулся. Он не сопротивлялся, хотя вполне мог бы, и успешно. Я сейчас сильнее обычного человека, но у Огги бицепс толще моей ляжки. В честной драке я бы ему уступила, но собственная сила Огги позаботилась, чтобы он никогда со мной не подрался.

Я посмотрела в эти глаза, которые пытались глядеть со злостью, а не с болью.

— Какая страшная сила у тебя, Огги, — сказала я тихо, — предлагать истинную любовь и иметь возможность ее дать. За такой дар люди наверняка готовы отдать что угодно, все на свете.

Он кивнул:

— Если бы меня не поймал ardeur, я мог бы заставить тебя любить меня, не так собой рискуя. Я о своей силе знаю все, Анита. Я могу заставить любого полюбить меня, полюбить истинно, и не отвечать взаимностью.

Я отпустила его руку:

— Такое бывало?

— Ты права, Анита, я владею страшной силой. Сперва это просто была способность нравиться людям, потом — вызывать в них любовь, но я сперва не понимал, что это оружие обоюдоострое. Я мог поразить свою жертву не глубже, чем сам бывал поражен.

— И это переменилось, — сказала я.

Он кивнул. Следы слез на лице у него высыхали. Он не пытался их стереть.

— Я научился управлять этой силой. Научился ловить других, не попадаясь сам, как Жан-Клод научился обращаться

с ardeur’ом. Не знаю, научился ли Реквием вызывать вожделение только на одной стороне своего уравнения.

— Нет.

Реквием вышел на свет — медленно, осторожно. Он был одет в свой обычный черный плащ, и ран не было видно, но двигался он так, будто они все еще болели. Кто-то замазал ему самые заметные синяки гримом, замазал умело. Чтобы заметить изменения цвета, надо было смотреть пристально, и даже тогда, не знай я, что лицо в синяках, я бы их не увидела.

Огги посмотрел на него и снова на меня.

— Почти все мы в конце концов овладеваем этим умением.

— Значит, если бы наша сила не зацепила тебя, ты бы хотел заставить меня любить тебя, любить по-настоящему, и не любить меня?

— Я так четко не формулировал, но я бы своей волей не стал тебя любить. Нет.

— Тогда ты действительно сукин сын.

Он кивнул:

— В Чикаго нет мафии, кроме старой итальянской школы. Я сумел не впустить русских, украинцев, китайцев, корейцев и японцев. Никто, никто никогда не отнимет у меня власти. Твердыни почти любой мафии разрушились, а я держу свою территорию против всех. Для этого приходится быть сукиным сыном, Анита. Хладнокровным и готовым убивать.

— Ты отлично это скрываешь, — сказала я. — Смех просто великолепный.

— Помогает притворяться человеком. Так другие боссы меньше боятся.

— Глава Вегаса — тоже мафиози старой школы.

Огги покачал головой:

— В мафии он перестал быть силой, когда сделался вампиром. Какое-то время нужно, чтобы после этого восстановиться, и когда Максимилиан стал достаточно силен, чтобы отобрать назад часть своего, времена переменились, а он остался прежним. Он силен, он правит Вегасом, но он уже не босс.

Мы стояли, глядя друг на друга. Сзади ко мне подошел Жан-Клод, коснулся моего плеча, и когда я не отстранилась, он меня обнял. Выражение лица Огги, когда он увидел нас вместе, было страдальческое, и почему-то мне это было приятно. Если бы вышло, как он хотел, я бы сейчас стояла околдованная, а он — хладнокровный и спокойный. Злобный гад, подумала я, но все равно с этой мыслью не могла освоиться.

— Ночь уходит. Скоро надо будет переодеваться к балету, — сказал Жан-Клод.

— Да-да, — кивнул Огги.

— И нужно решить, не слишком ли опасна ma petite, чтобы ее выпускать к мастерам городов.

Огги снова кивнул:

— Я помогу тебе это понять, если сумею. Я у тебя в долгу за нарушение гостеприимства. А у Аниты — за то, что пытался с ней сделать. — Он отвернулся от нас обоих, глядя в пространство. — Давно не бывало такого, чтобы я ощутил всю тяжесть собственной силы. И я забыл, как это адски больно.

— Прошу прощения…

За нами стоял Ноэль.

Мы оба обернулись и посмотрели на него. Не знаю, что он увидел у нас на лицах, но попятился он быстро, от нас подальше, чтобы не дотянулись.