Пляж острых ощущений

Степнова Ольга Юрьевна

Кажется, нам сообщили об этом утром. Да, точно утром, потому что Сазон брился в ванной опасной бритвой, что-то насвистывая себе под нос. У него зазвонил мобильный, и Мальцев принес телефон деду, потому что тот по обыкновению не услышал звонка. Сазон, продолжая бриться, крикнул:

— Але! Главный на проводе!

Через секунду он побледнел под мыльной пеной до синевы и сильно порезался. По его щеке потекла кровь, она стала капать на кафельный пол, и я удивилась, что у Сазона такая яркая молодая кровь, и что он без

слухового аппарата услышал что-то для себя не очень приятное.

— Доча, — обратился Сазон ко мне, — послушай, там какой-то хрен несет какую-то хрень про нашего Глеба.

Я взяла трубку и…

Вот с этого момента я не очень хорошо помню. Трубку у меня перехватил Мальцев и лицо его стало таким же белым, как и его волосы. Потом мобильный схватила Генриетта, рука ее затряслась, и щека, к которой она прижимала трубку, покраснела. В одно мгновение из бодрой кокетки она превратилась в уставшую, пожилую, измученную женщину. Словно эстафету, телефон перехватила Кармен-Долорес. Она стала что-то гневно говорить туда по-испански. Наверное, она говорила о том, что в ее стране все гораздо лучше и правильней.

Я вдруг расхохоталась.

— Они говорят, что машина, в которой перевозили Глеба Сазонова, упала в обрыв, взорвалась и сгорела. Погибли три человека — водитель, конвоир и наш Глеб, — сообщила я всем то, что услышала в телефоне.

— Тела сильно обгорели, останки нам выдадут в закрытом гробу завтра в три часа дня в здании судмедэкспертизы, — пробормотала Генриетта и потерла виски пальцами.

— Дуры, — сказал Сазон, размазывая кровь по щеке. — Ну вы и дуры!!

— Мне, бля, тоже показалось, будто сказали, что наш Глеб погиб, — сказал Мальцев, употребив вдруг оборот от которого долго избавлялся. Он сполз по стене коридора вниз и уселся на пол.

— А ты-то, старый бездарь, чего несешь? — Сазон посмотрел на Мальцева так, будто тот на его глазах трансформировался в змею. — Чего ты несешь-то? Стихи твои — дрянь, проза — говно, а картины — мазня! Я никогда не говорил тебе это?!

Откуда-то прибежала Кармен с чистой салфеткой и стала вытирать с щеки деда кровь. Испанка была очень большая, уютная, молодая и никак не вязалась с этой кровью и страшным известием, которое мы получили. Она говорила и говорила что-то на своем языке, перемежая быструю испанскую речь, русским «Хорошо, господин!»

А потом я потеряла сознание. Вернее, я ходила, что-то делала и говорила, но сознания у меня не было. Оно переселилось куда-то на книжную полку, где стояли Бизины книжки по педагогике, и со стороны наблюдало, как мое длинное нескладное тело что-то делает и говорит.

Вечером Сазон принес две бутылки водки, закрылся у себя в комнате и не выходил часа три.

Все это время мы молча просидели втроем на диване перед огромной плазменной панелью телевизора. Никто не заметил, что она была выключена.

Только Кармен возилась где-то

на кухне.

Наконец, Сазон вышел. Он был абсолютно трезв, несмотря на то, что бутылки на столе в его комнате были пусты. Распространяя дух перегара, он громко сказал:

— Херня все это. Но если этим ментовским козлам охота, чтобы я закопал в землю какой-то заколоченный деревянный ящик, то — пожалуйста, я закопаю. Завтра в пять похороны. Я все организовал и обо всем распорядился. Только зарубите все себе на носу — это не Глеб!

Он резко развернулся, армейским шагом промаршировал в свою комнату, и снова закрыл дверь.

— А вы знаете, — отмерла Генриетта Владимировна, — Сазон прав! Вот мое материнское сердце ну нисколечки не болит! Оно говорит мне, что… сын мой сейчас вовсе не в деревянном ящике!

— А где, бля? — живо поинтересовался Мальцев.

— Не знаю, — сникла Генриетта Владимировна. — Не знаю, но так и быть, пойду куплю себе черное платье. Оно будет меня стройнить.

Я ничего не сказала, потому что мыслящая моя часть сидела на книжной полке.

Кармен-Долорес что-то громко разбила на кухне.

— К счастью, — пробормотал Мальцев. — К большому, бля, семейному счастью.

* * *

Народу на кладбище было немного. Кроме нас пришли два приятеля Бизи, узнавших о его гибели из газет и несколько человек Сазона — пара охранников, да какие-то тетки с цветами.

Мы с Генриеттой стояли чуть поодаль и курили, когда гроб опустили в могилу. Генриетта постоянно кашляла и у меня закралось сильное подозрение, что курила она первый раз в жизни. На ней было сильно декольтированное черное платье и такого же цвета длинные перчатки до локтя.

Когда пришло время бросить на гроб горсть земли, я подошла и швырнула в могилу окурок.

Сазон не подошел вообще.

Мальцев произнес пространную речь об ошибках, случающихся, когда хоронят в закрытых гробах.

И только Генриетта пожала плечами и, прошептав: «Нет, ну ведь там все-таки кто-то лежит!», бросила рукой, затянутой в тугую перчатку, на гроб горсть глинистой рыжей земли.

— Нет, ну вот мое материнское сердце, ну нисколечки… — начала она, но махнула рукой и отошла от могилы.

Словно из воздуха, откуда-то вдруг материализовался взвод автоматчиков и дал в небо залп, распугавший всех окрестных ворон.

На следующий день на могиле появился памятник размером с трехэтажный дом, на котором крупными буквами было высечено:

«БИЗОН ЖИЛ, БИЗОН ЖИВ, БИЗОН БУДЕТ ЖИТЬ!»

Его сделали по эскизу Сазона в какой-то конторе за рекордно короткие сроки и немыслимо большие деньги.

В самом большом соборе города дед заказал по Бизону службу — но не за упокой, а за здравие. Батюшка удивился, но за ту сумму, которую ему предложил дед, сопротивляться не стал и добросовестно исполнил заказ.