Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)
Шрифт:
– Эх, надо было мне ее усадить, – проговорил он жалобно.
– Ничего, все хорошо, – сказал Эд. – Хотите, пройдемся до моей машины, а, Нина? Надо бы дать вам подышать свежим воздухом.
Эд ехал, опустив все стекла вниз, катил куда-то в старую часть города, а там на улицу, которая кончалась тупиком и разворотом у озера. За день сюда приезжало много народу полюбоваться видом, иногда заодно съесть какой-то привезенный с собою завтрак, но вечером это было место для влюбленных. Должно быть, мысль об этом снизошла на Эда, как мелькнула она и у нее, но он уже припарковал машину.
– Ну что, довольно здесь свежего воздуха? – сказал он. – Смотрите
Она осторожно проговорила:
– Сейчас уже теплеет. Как вчера.
Прежде они никогда не сидели вместе в припаркованной машине – ни в темноте, ни в свете дня, никогда не выискивали местечко, чтобы посидеть вдали от всех вдвоем.
Дикое воспоминание, не ко времени и не к месту.
– Простите, – сказала Нина. – Я потеряла самообладание. Я только хотела сказать, что Льюис… что мы… что он…
И все по новой. Опять трясучка, заикание и клацанье зубов, и все слова кусками. Какая жуть, как это жалко выглядит! И главное, ведь это вовсе не выражает того, что она на самом деле чувствует. А чувствовала она (вот только что, при разговоре с Брюсом) лишь гнев и раздражение. А теперь она чувствует (или думала, что чувствует) благоразумное спокойствие.
На сей раз, поскольку они были вдали от всех наедине, он до нее не дотрагивался. Просто заговорил. Не надо так волноваться. Я обо всем позабочусь. С начала и до конца. Я прослежу, чтобы все прошло как положено. Я понимаю вас. Кремация.
– Вдохните, – приказал он. – Вдыхайте, ну. А теперь задержите. И вы-ыдох…
– Да все нормально.
– Конечно нормально.
– Не знаю, что со мной такое.
– Шок, – сказал он безразличным тоном.
– Но я же не из этих…
– Смотрите на горизонт. Это тоже помогает.
Он что-то потащил из кармана. Носовой платок? Но ей не нужен платок. Слез же нет. Только эта трясучка никак не унимается.
В его руке был плотно сложенный лист бумаги.
– Я это отложил для вас, – сказал он. – Это было в кармане пижамы.
Она убрала бумагу в сумочку, аккуратно и без всякого волнения, как будто это рецепт. И только тут до нее начало доходить то, что он пытался ей сообщить.
– Его что, привезли при вас?
– Я занимался им. Брюс попросил меня. Там у него еще автоавария, много работы, он не справлялся.
Она даже не спросила: какая авария? Ей было все равно. Все, чего она теперь хотела, это остаться одной и прочитать записку.
Карман пижамы. Единственное место, куда она не сунулась. Его тела она старалась не касаться.
Домой ехала в своей машине, после того как Эд ее к ней подвез. Едва только его силуэт с прощально поднятой рукой исчез из виду, стала подруливать к тротуару. Одной рукой еще вертела баранку, а другой уже шарила в сумочке. Не глуша двигатель, развернула листок, прочла, поехала дальше.
Уже перед домом на тротуаре тоже оказалась надпись.
Божья Кара.
Накарябано торопливо, как курица лапой, мелом. Нетрудно будет стереть.
То, что написал и оставил ей Льюис, оказалось стихами. Язвительные вирши, несколько строчек. Имелось у них и название: «Битва библейщиков с сынами Дарвина за душу дряблого поколения».
Храм Логоса на озере, на озере Гурон, Там лодырей до одури и олухов вагон; Там всехКогда-то давней зимой Маргарет загорелась идеей организовать серию тематических вечеринок, чтобы люди на них говорили. Пусть поговорят – нет, не длинные какие-нибудь речи, а так, по чуть-чуть, на тему, которую человек знает и которая его больше всего трогает. Сперва думала приглашать на эти мероприятия только учителей («Учитель, он ведь каждый день – встанет перед подневольными учениками и давай болботать, – говорила она. – Учителям полезно в кои-то веки сесть и послушать кого-то еще, кто бы им что-нибудь рассказал, хотя бы для разнообразия»), но потом было решено, что будет интереснее, если в этом примут участие и неучителя тоже. На первый раз решили устроить шведский стол с вином у Маргарет дома.
А в результате холодным ясным вечером Нина обнаружила себя за дверью черного хода дома Маргарет, в темных сенях, забитых куртками, школьными сумками и хоккейными клюшками сыновей хозяйки (они тогда еще все жили дома). А в гостиной, из которой сюда, до Нины, не доносилось ни звука, на избранную тему соловьем разливалась Китти Шор; ее темой были святые. Китти и Эд Шор были среди приглашенных в компанию «реальных людей»: кроме всего прочего, они и жили от Маргарет по соседству. Эд делал доклад в какой-то другой вечер – про альпинизм. Он немного занимался им сам, ходил в Скалистые горы, но главным образом Эд рассказывал о рискованных восхождениях с трагическими последствиями – на эту тему он любил читать книжки. (В начале вечера, когда варили с Ниной кофе, Маргарет сказала: «Слава богу, а то я немножко побаивалась: вдруг он начнет рассказывать о приготовлении покойного к панихиде», а Нина в ответ захихикала и говорит: «Так это же у него не любимый предмет. Это же не хобби. Вообще, думаю, вряд ли найдется много таких, у кого намарафечивание трупов было бы любимым хобби».)
Эд и Китти были очень интересной парой. По поводу Эда Маргарет с Ниной давно уже втайне пришли к выводу, что он был бы неотразим, если бы не профессия. Чисто вымытые пальцы его длинных ловких рук были необычайно белыми, что наводило на мысль о том, где, интересно, эти пальчики побывали? О фигуристой Китти говорили, что она просто прелесть – невысокого роста, яркоглазая, грудастая брюнетка с голосом, аж срывающимся от страстного восторга. Восторг у нее вызывало все: замужество и дети, погода, любимый город и особенно религия. В англиканской церкви, к которой она принадлежала, энтузиастов вроде нее не так уж много, и ходили слухи, что она там засланный казачок – с этим ее кликушеством и склонностью к тайным церемониям, таким как воцерковление женщины после родов. Нине и Маргарет иметь с ней дело было трудновато, а Льюис, так тот ее и вовсе на дух не переносил. Но в большинстве своем все были от нее без ума.