Плюс-минус бесконечность (сборник)

Плонский Александр Филиппович

Прав был Гоголь: нет ничего лучше Невского проспекта!

Когда мне особенно грустно, я называю себя призраком. Вот уж не думал, что у призраков бывают галлюцинации… Они преследуют меня все чаще. Но почему «преследуют»? Почему не «облегчают жизнь», не «дают надежду»? Никак не отрешусь от образа мыслей прототипа. Ограниченный человек (не странно ли так думать о себе?), он бы сказал: «Галлюцинации — это плохо. Галлюцинации — признак душевного нездоровья. Или действие наркотика…»

Призрак-наркоман, какая глупость! Но чем бы ни порождались галлюцинации, они единственная моя связь с Землей…

* * *

— Я

знал, что он придет, — произнес Бенуа и, сняв ермолку, промокнул платком вспотевшую лысину. — Но, правду говоря, начал было сомневаться. Итак, эксперимент оказался удачным. Поток информации, о котором мы не смели и мечтать!

— Скажите, Алекс, это телепатия? — поинтересовался Велецкий.

— Под телепатией понимают мысленное общение двух людей — индуктора и реципиента. Здесь же нет ни того, ни другого. Вернее, оба в одном лице.

— Как так? — удивился Велецкий. — Разве прототип и двойник не два… не две личности?

Бенуа добродушно рассмеялся. Румянец на его щеках заиграл еще ярче.

— Раскрою секрет: нет ни прототипа, ни двойника. Один и тот же человек одновременно и среди нас, и в толще Вселенной. В этом вся соль!

— Но разве можно было без его согласия…

— Конечно, нельзя! — закивал Бенуа. — И все же я это сделал. Иначе бы… Словом, я все поставил на кон и, как видите, выиграл. А победителей, к счастью, не судят!

— Вы считаете себя победителем?

— Абсолютно в этом убежден, — сказал Бенуа.

Вселенский разум

Казалось, это была обыкновенная чернильница-непроливайка. Чернила в ней высохли, растрескались, покрылись плесенью. Похоже, ею не пользовались вечность. Да и кому бы она понадобилась в эпоху шариковых ручек и фломастеров. Никто не смог бы догадаться, что на самом деле это пришелец из Метагалактики.

Потоки радиоволн омывали плесень, выплескивая информацию о людях, населявших Землю. Люди рождались и умирали. Радовались и скорбели. Любили и ненавидели. Иногда они убивали себе подобных, и это, в зависимости от обстоятельств, считалось преступлением либо доблестью.

Люди были способны на самые высокие чувства и самые низкие поступки, самоотверженность и предательство, благородство и подлость. Их ум постигал тайны природы и был скован косностью.

Во множестве миров побывала звездная плесень. В космическом вакууме, раскаленной плазме протуберанцев и ледяных ядрах комет, в атмосфере метана и кислорода, на белых карликах и в черных дырах гнездились ее кристаллические нити. Но настолько противоречивый мир она встретила впервые.

Во Вселенной господствует Закон Устойчивости Добра. Добро равновесно и целесообразно, бесконечно в пространстве и во времени, как сама материя. Добро — основная форма существования Разума. Увы, не единственная… Изредка оно сосуществует со злом. А еще реже зло возобладает над добром.

В человеческой истории было премного зла. Его олицетворяли рабство, войны, инквизиция, чума, фашизм… Но жили на Земле и носители добра — Спартак и Пугачев, Коперник и Пастер, Шекспир и Пушкин. Жили и боролись со злом.

Звездная плесень копила информацию, взвешивая на аналитических

весах добро и зло Земли, чтобы в конце концов однозначно определить, к какой из двух категорий принадлежит этот противоречивый мир.

* * *

Космос, беспредельная пустыня с редчайшими оазисами жизни и еще более редкими островками разума, не терпит подобий. Людям же невдомек, что ничто не повторяется, что во Вселенной нет эталонов. Они возомнили себя эталоном белкового совершенства и лепили по своему образу сначала богов, а затем пришельцев. Люди тосковали по инопланетным братьям-гуманоидам и не допускали мысли о том, что внеземной разум может принять вид плесени, а летающая тарелка — чернильницы-непроливайки. Им ничего не было известно ни о мыслящих атомах, ни о субстанциях интеллекта. Они пытались проникнуть во Вселенную напролом, через космос, и пренебрегали лабиринтами микромира, ведущими в парсековые дали грядущего.

Но люди рвались в будущее, взывали к Вселенскому Разуму. И звездная плесень, его полномочный и чрезвычайный посол, должна была решить, достойно ли человечество приобщиться к нему.

* * *

— Мама, мамочка! Смотри, что я нашла!

— Подумать только, чернильница… Точно такая была у моей бабушки. Тогда писали перьями и макали их в чернила.

— Ой, как интересно! Можно я с ней поиграю?

— Играй… Только очень уж она грязная!

* * *

Ни у кого не было такой игрушки! Лика не расставалась с ней. Ложась спать, брала с собой в постель. И всю ночь видела сказочные цветные сны…

Оранжевые солнца сияли в пурпурном небе. Диковинные, но совсем не страшные звери резвились в фиолетовой траве. Отплясывали веселый танец радужные лучи, то сливаясь в переливчатую массу, то рассыпаясь хаосом красочных брызг, то группируясь в ажурные многоцветные решетки…

Проснувшись, Лика пересказывала фантастические сны маме — образно, с многими деталями, словно все происходило наяву и подмечалось вдумчивым наблюдателем.

Мама Лики не знала, радоваться или тревожиться. «Что это, болезненная впечатлительность или слишком живое воображение?» — спрашивала себя она.

— Здоровый, развитой ребенок, — успокоил доктор. — А игрушки тебе снятся? — поинтересовался он у Лики.

— Нет, — ответила девочка. — Мне снятся звезды, но не такие, как на нашем небе, а большие, с дом, и яркие. А я лечу им навстречу, не на самолете, просто так. Быстро-быстро. Звезды расступаются, а я…

— Ну а кошку Мурку ты видишь во сне? Собаку, воробушка?

— Я вижу то, чего у нас нет.

— М-да-с… — развел руками доктор и выписал Лике поливитаминную микстуру.

Прошел год. Лика поступила в школу с гуманитарно-технологическим уклоном. А вскоре маму вызвала классная руководительница.

— Вы сами занимаетесь с дочерью? — спросила она недовольно.

— А что, Лика плохо учится?

Учительница нахмурилась:

— Наоборот, слишком хорошо. Вчера у доски принялась рассуждать об афинной системе координат и о каком-то биективном отображении. Отвечай, Лика, это мама научила тебя биективному отображению?

— Не-а, я сама!

— Ты хоть знаешь, что оно означает?

— Конечно. Это когда одновременно сюръекция и инъекция…

— При чем здесь уколы? — рассердилась учительница.