Плыви, кораблик!
Шрифт:
— Ну и что она вам сказала? — как можно небрежнее спросил Кореньков.
— А чего она может сказать? — удивилась Света. — В булочную послала, да и всё.
Значит, Анна Николаевна ничего не рассказала девчонкам про фрегат!
— А про меня она не спрашивала? — уточнил Кореньков на всякий случай.
— Нужен ты ей больно, про тебя спрашивать, — хмыкнула Света.
Всё-таки Анна Николаевна была молодец! И хотя обычно люди не очень любят тех, перед кем они провинились, Кореньков почувствовал к старухе самую искреннюю симпатию.
ХОРОШЕЕ
Погода стояла такая, что впору было вспомнить стихи: «Зима недаром злится, прошла её пора. Весна в окно стучится и гонит со двора». Но всё-таки зима злилась. На улицах било жёстким колким снежком. Взметались в воздухе белые вихревые хвосты. Настроение у Коренькова и Борьки было под стать погоде. Обход мастерских завершился полным провалом. Игрушки ремонтировали только резиновые, в мебельных мастерских с ними даже разговаривать не хотели. «Вы что, мальчики, — сказала толстая приёмщица. — У нас столько работы, а вы со своими глупостями». Поди ей объясни, что это вовсе даже не глупость. А в туристской — они сегодня до неё целый час добирались, сначала на метро, а потом на трамвае, — там, наоборот, очень симпатичный был дядечка. Выслушал он Коренькова очень доброжелательно, но посмотрел на фрегат и только руками развёл: «Не возьмусь. Не сумею». Тут даже Борька повесил нос.
Настроение друзьям немножко поднял киоск «Мороженое» на углу, в котором скучала закутанная женщина.
Мальчишки пересчитали деньги, их хватило, и Кореньков протянул мелочь женщине в окошке:
— Два по тринадцать.
Женщина подала два пакетика, и мальчишки, развернув бумажную обёртку и облизывая на ходу брикетики мороженого, двинулись дальше. Снег летел и садился на шапки и пальто, на брикетики в руках, и мальчишки слизывали снежинки вместе с мороженым. Боря Авдеев даже нарочно подержал свой брикетик под летящими снежинками.
— Со снегом вкуснее, — сказал он.
Прохожих в этот неуютный день было немного. Маленькая собачонка с грязной белой шерстью стояла посреди улицы, никому не мешая, не привлекая ничьего внимания. В её глазах была тоска одиночества. Кореньков первый заметил собачонку, сказал Борису: «Смотри» — и свистнул ей. Та тотчас вильнула хвостом и, припадая к земле от покорной радости, подползла к мальчишкам. Шерсть у неё слиплась и торчала во все стороны, как серые перья.
— Шпиц, — сказал Кореньков и в подтверждение своей правоты добавил: — Белая и лохматая.
— Пудель, — тотчас заспорил Боря Авдеев. — Видишь, хвост с кисточкой.
Они ещё немного поспорили, а потом сошлись на том, что собачья эта личность в таком виде — шпиц, а если подстричь — будет пудель.
— Тебя как зовут? — спросил Кореньков, наклоняясь над собакой. — Белка? Снежок? Дымка?
При слове «Дымка» шпиц-пудель поднял уши и ещё приветливей завилял хвостом.
— Дымка! — радостно повторил Кореньков и, откусив уголок брикета, на ладошке поднёс собаке. Угощение было слизано длинненьким тёплым языком без всяких церемоний
— Иди домой, Дымка, — сказал Кореньков. — Иди, а то потеряешься.
— У неё, наверное, нет никого, — сказал Боря. — Видишь, без ошейника — значит, ничья. Плохо ничейной, — добавил он.
— А давай её возьмём, — сказал Кореньков.
— Куда? — рассудительно сказал Борис — У меня мама...
— И у меня мама... — вздохнул Кореньков.
Они отвернулись от собаки и пошли дальше, продолжая лизать мороженое. Через некоторое время Боря Авдеев сказал:
— Ну, я пошёл, мне ещё на секцию, — и свернул в переулок.
Кореньков двинулся к дому и тут снова заметил собаку. Он опять свистнул ей и скормил остатки мороженого. Теперь собака шла за ним уже более уверенно. Сам же Кореньков, хоть и не прогонял её, но был очень удручён этой внезапно свалившейся на него заботой. Вместе они дошли до дома Коренькова, вместе поднялись по лестнице до квартиры. Кореньков сел на ступеньку, собака примостилась рядом. Вечером вернётся с работы мама. Что она скажет? То есть, что она скажет, Кореньков более или менее себе представлял. Вопрос заключался в другом — как её убедить оставить собаку?
Несколько минут прошли в трудных размышлениях. Нужно было решаться. И Кореньков решился. Он вытащил ключи, открыл дверь. Дымка первой рванулась в квартиру.
Если бы следующие полчаса из жизни Коренькова кто-нибудь снял на плёнку, а потом показал маме, то она бы, наверное, просто не поверила, что мальчик в кадре — это её сын. Почти первозданной чистотой засверкал стол. С него исчез весь строительный хлам, место которого заняли тетрадки и учебники. Тахта, кресло, книжные полки были тщательно пропылесосены, пол подметён.
Конечно, одно дело — увидеть, как человек работает, а совсем другое — только результаты его труда, но всё равно мама была поражена. Пожалуй, Кореньков даже немного перестарался: первой её реакцией была не радость, а испуг.
— Что-нибудь в школе случилось? — сразу же спросила мама. — Меня вызывают?
Но в школе всё было нормально — ни вызовов, ни двоек. Сын здоров, в квартире всё цело. Мама терялась в догадках.
— А... — Задать очередной вопрос мама не успела. Разгадка пришла сама. Дымке надоело дожидаться решения своей судьбы на кухне, и она возникла на пороге комнаты.
— Это ещё что такое? — грозно спросила мама.
— Это Дымка. Мам, она потерялась. Давай мы её оставим, — упрашивал Кореньков.
— И не думай, — сказала мама. — Только собаки мне не хватает.
— Мам, да она маленькая, — умолял Кореньков.
— Маленькая не маленькая, а хлопот не оберёшься.
— Я её сам буду кормить и гулять с ней сам буду. Знаешь, когда дети растут с животными, они лучше воспитываются. Вон по радио говорили. Я и учиться буду лучше, — пустил он в ход свой самый убедительный довод. Но мама была непреклонна.