Пнин

Набоков Владимир

Серая белочка, удобно сидевшая перед ним на земле на задних лапках, пробовала зубами косточку персика. Ветер стих, потом снова сотряс листву.

Он себя чувствовал слабым и испуганным после припадка, но продолжал убеждать себя в том, что если бы это был настоящий сердечный приступ, то он, конечно, ощутил бы много большую неуверенность и тревогу, и в конце концов эти окольные рассуждения рассеяли его страх. Было двадцать минут пятого, Пнин высморкался и побрел к станции.

Прежний служащий уже был на месте. "Вот он ваш саквояж, – сказал он бодро. – Жаль, что вы пропустили кремонский автобус".

– Надеюсь, по крайней мере, – о, сколько иронического достоинства бедный наш друг пытался вложить в это "по крайней мере", – что у вашей жены все в порядке.

– Все будет в порядке. Только, наверно, придется подождать до завтра.

– А теперь, – сказал Пнин. – где тут располагается телефон-автомат?

Служащий вытянул руку с карандашом перед собой и в сторону, насколько

ему позволяло его логово. Пнин с саквояжем в руке двинулся было в указанном направлении, но тут служащий окликнул его снова. Карандаш его теперь указывал через дверь на улицу.

– Вот там видите – два дядьки машину грузят? Они едут в Кремону. Скажите им, что вас послал Биф Стэкс, вот и все. Они вас захватят.

Есть люди – я и сам из их числа, – которые ненавидят "хэппи энды", то бишь счастливые развязки. У нас при этом такое чувство, будто нас надули. Драма – это норма. Невзгоды ждать не заставят. Беда не забуксует. Лавина, которая вдруг замерла на пути, не пройдя последние метры, чтоб накрыть горную деревушку, ведет себя не только противоестественно, но и безнравственно. Если б я читал историю про этого тихого пожилого джентльмена, вместо того чтобы сочинять ее, я предпочел бы, чтобы, прибыв в Кремону, он обнаружил, что лекция его назначена не на эту пятницу, а на следующую. На самом деле Пнин не только благополучно добрался до места, но еще и успел к ужину – на закуску он взял фруктовый коктейль, потом мятное желе с каким-то неопознанным куском мяса и шоколадный сироп с ванильным мороженым. И вот, перекормленный сластями, облаченный в свой черный костюм, манипулируя сразу тремя докладами, которые он распихал по карманам пиджака, с тем чтобы тот, который понадобится сегодня, оказался одним из трех (таким образом, он методом математической неизбежности исключал возможность просчета), Пнин уже восседал на стуле близ кафедры, в то время как на самой кафедре мисс Джудит Клайд, безвозрастная, наряженная в нечто шелковое цвета морской волны блондинка с крупными, плоскими щеками прекрасного конфетно-розового цвета и яркими глазами, которые купались в голубом безумии за стеклами пенсне без оправы, представляла докладчика аудитории.

– Сегодня, – сказала она, – у нас выступит… А это, кстати сказать, наше третье заседание; в последний раз, если вы помните, все мы имели удовольствие прослушать рассказ профессора Муры о китайском земледелии. Сегодня же у нас в гостях, и я с гордостью объявляю вам об этом, выходец из России и гражданин нашей страны, профессор – вот тут, боюсь, мне предстоят трудности, – профессор Пан-нин. Надеюсь, у меня тут правильно записано. Он вряд ли, конечно, нуждается в специальном представлении, и все мы очень рады видеть его среди нас. Нам предстоит сегодня большая программа, большая и очень насыщенная, и я уверена, что все вы заинтересованы в том, чтоб у нас осталось время и вы могли задать вопросы докладчику. Между прочим, как мне говорили, отец его был домашним врачом Достоевского и сам он немало путешествовал по ту и по эту сторону Железного Занавеса. Так что я не буду больше занимать ваше драгоценное время и скажу только в дополнение два слова о лекции, которая будет прочитана в рамках той же самой программы в следующую пятницу. Уверена, что вы будете в восторге, когда узнаете, какой замечательный сюрприз нас с вами ждет. Нашим следующим докладчиком будет видный поэт и прозаик – мисс Бетси Бисершилд. Все мы знаем, что она создала произведения поэзии и прозы, а также несколько коротких рассказов. Мисс Бисершилд родилась в Нью-Йорке. Ее предки со стороны отца и матери во время Революционной войны сражались с той и с другой стороны. Первое свое стихотворение она написала еще студенткой. Многие из ее стихотворений – во всяком случае, не меньше трех – были опубликованы в сборнике "Ответное чувство. Сто любовных стихотворений американских поэтесс". В 1932 году она удостоилась денежной премии, учрежденной…

Но Пнин не слушал. Легкий отзвук недавнего приступа совершенно завладел его вниманием. Он длился совсем недолго, всего несколько ударов сердца, с нерегулярными сбоями то там, то здесь – последнее и безвредное эхо, – и Пнин вернулся к трезвой реальности, приглашенный почтенною хозяйкой занять место за кафедрой; и все же, пока длился этот миг, каким ясным было видение! В середине первого ряда он узнал одну из своих прибалтийских тетушек, в жемчугах, кружевах и в светлом своем парике, что она надевала на все спектакли знаменитого и никчемного актера Ходотова, которого она обожала издали до той самой поры, пока мало-помалу не уплыла в безумие. Рядом с ней, застенчиво улыбаясь, склонив набок гладко причесанную темную головку и даря его нежным, сияющим кареглазым взглядом из-под бархатных бровей, сидела, обмахиваясь программкой, его мертвая любовь. Убитые, неотмщенные, позабытые всеми, безгрешные и бессмертные, его многочисленные прежние друзья притаились в уголках этой тускло освещенной залы среди более поздних, таких, как мисс Клайд, которая скромно ушла на свое место в первом ряду. Ваня Бедняшкин, расстрелянный красными в 1919 году в Одессе за то, что отец его был либералом, радостно махал бывшему однокласснику

из задних рядов. И где-то в скромном отдалении доктор Павел Пнин и его взволнованная супруга, оба чуть расплывчатые, но все же, в целом, чудесным образом возвращенные из мрака небытия, глядели на своего сына с той же всепоглощающей страстной любовью и гордостью, с какой смотрели на него в тот вечер 1912 года, когда на школьном празднике, посвященном победе над Наполеоном, он декламировал (маленький очкарик, один-единственный на целой сцене) стихи Пушкина.

Краткое видение исчезло. Старая мисс Геринг, профессор истории, в отставке, автор книги "Россия пробуждается" (1922), через головы двух или трех слушательниц приносила мисс Клайд свои поздравления по поводу ее речи, а выбираясь из-за спины этой дамы, еще одна мерцающе дряхлая участница заседания тянула свои сморщенные ладони, так чтоб они видны были мисс Клайд, и аплодировала беззвучно.

ГЛАВА 2

1

Утренний перезвон знаменитых уэйндельских университетских колоколов был в самом разгаре.

Лоренс Дж. Клементс, уэйндельский ученый, чьим единственным популярным курсом был курс философии жеста, и его супруга Джоун (урожденная Пенделтон, выпуск 1930 г.), недавно разлучились со своей дочерью, лучшей студенткой отца: Изабел еще первокурсницей вышла замуж за инженера, который, окончив Уэйндел, получил работу в далеком западном штате.

Колокола мелодично звонили в серебристом сиянье солнца. Обрамленный окном крошечный городок Уэйндел (белые стены, черные узоры сучьев) вписан был – как на детском рисунке, без перспективы и глубины пространства – в серо-аспидные холмы; все вокруг было живописно оправлено инеем; блестели на стоянке блестящие части автомобилей; старый шотландский терьер, принадлежащий мисс Динглдон, некая цилиндрическая помесь пса с кабанчиком, уже начал свой ежедневный обход – вверх по улице Уоррена, вниз по проспекту Спелмана, снова вверх, снова вниз; впрочем, ни дух добрососедства, ни красота пейзажной планировки, ни колокольный перезвон не могли смягчить суровости зимней погоды; через две недели, после раздумчивой паузы должна была начаться наиболее зимняя часть учебного года, так называемый весенний семестр, и Клементсам было грустно, тревожно и одиноко в их милом, старом, продуваемом сквозняками доме, который словно бы стал велик и болтался на них, вроде того как болтается отвислая кожа или обвислая одежда на каком-нибудь безумце, который скинул зараз треть своего веса. Изабел была еще так молода, так рассеянна, и они ведь понастоящему даже не видели семью мужа, если не считать той отборной свадебной коллекции марципановых лиц, что предстала в снятой напрокат зале, где воздушная невеста казалась такой беспомощной без очков.

Колокольные звоны под вдохновенным управлением д-ра Роберта Дисканта, энергичного педагога музыкального отделения, все еще сотрясали райское небо, и, склоняясь над спартанским завтраком из лимонов и апельсинов, Лоренс, светловатый, лысоватый и болезненно тучный, все прохаживался на счет главы французского отделения, одного из гостей, приглашенных к ним на вечеринку в честь профессора Энтсвистла из Голдвинского университета. "На кой черт, – кипятился Лоренс, – тебе надо было звать этого Блоренджа, эту мумию, эту зануду, одного из самых заштукатуренных столбов просвещения?"

– А мне нравится Анн Блорендж, – сказала Джоун, кивками утверждая и приглашение свое и пристрастие. "Пошлая старая кошка!" – вскричал Лоренс. "Бедная старая кошка", – промурлыкала Джоун, – как раз в это мгновение доктор Дискант прекратил, а телефон в прихожей начал свой трезвон.

С точки зрения литературной техники наше искусство передачи двухсторонних телефонных разговоров все еще сильно отстает от того, скажем, как мы воспроизводим обмен репликами из одной комнаты в другую или из двух окон, выходящих на узкую синюю улочку старинного городка, где вода на вес золота и где эти бедные ослики, и ковры на продажу, и минареты, и чужеземцы, и дыни, и дрожащие отзвуки утра. Когда Джоун своей хлесткой длинноногой походкой подоспела к настойчивому аппарату, еще не успевшему смолкнуть, и сказала "алло" (брови подняты, глаза блуждают по комнате), ответом ей было глухое молчанье; она смогла разобрать лишь бесцеремонный присвист ровного дыхания; наконец голос лишь сипевшего до сих пор человека произнес с уютным иностранным акцентом: "Одну минуточку, извините". – Бросив это небрежно, человек продолжал сипеть, а также как будто хмыкать и мекать и даже вздохнул тихонько под аккомпанемент легкого шелеста, напоминавшего шелест страничек блокнота.

– Алло! – повторила Джоун.

– Вы есть, – с осторожностью предположил тот же голос. – есть вы миссис Файер?

– Нет, – сказала Джоун и повесила трубку. – А кроме того, – продолжала она, возвращаясь в кухню и обращаясь к мужу, который поклевывал ветчину с ее тарелки, – не станешь же ты отрицать, что Джэк Кокарек считает Блоренджа первоклассным администратором.

– Кто это звонил?

– Кто-то требовал миссис Фойер или Фэйер. Послушай, если ты будешь сознательно пренебрегать всем, что Джордж… (Доктор О. Дж. Курс, семейный врач Клементсов.)