По чужим правилам
Шрифт:
Скрипнула дверь.
— Проснулась? Вот и хорошо. Есть хочешь?
Жанка подумала. Покачала головой.
— Ты узнала насчёт корабля?
Вошедшая казалась совсем девчонкой. Старше Жанки, конечно, но не намного. Только вот глаза… И тонкие пальцы каонистки… Жанка не помнила, как её зовут — она не слишком-то хорошо соображала вчера, словно в тумане плавала. Кажется, поначалу ей пытались что-то объяснить, но она была слишком занята сначала ванной, потом — едой, а когда начались
— Узнала. Вот… — вошедшая протянула Жанке узкую пластинку распечатки. Жанка взяла, ещё не понимая. Взглянула на галлограмму. Прочитала текст. Со свистом втянула воздух сквозь зубы.
— Послушай, у меня же просто нет таких денег! И ничего настолько ценного… — она вдруг запнулась. Потому что поняла, что сказала неправду. Ценность у неё была. И ценность немалая.
Сцинк.
Если окажется, что он всё-таки украшение… Или того лучше — производитель… С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае — семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…
И ещё она поняла, что сцинка не отдаст.
— И не надо. Считай это подарком от нашего клуба.
Странно, но этой каонистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.
— Не понимаю…
— И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу…
Талгол. Большая Арена Деринга
Стась
Бэт захлопнул дверь, отсекая многочисленных любопытствующих и стадионный шум.
Лицо его было застывшим и непроницаемым, руки глубоко засунуты в карманы узких чёрных брюк. Взгляд прищуренных глаз, тяжёлый и неотрывный, давил почти физически. Дверь он захлопнул резким пинком плеча, так, что задрожала узкая кушетка и у Стась лязгнули зубы.
Она знала, конечно, что он разозлится. Но подобной ярости не ожидала.
Шёлковая форменная японка завязывалась широким поясом с перехлёстом на спине. На то, чтобы шагнуть к самой кушетке, снять узел и одним движением сдёрнуть синий шёлк, ему потребовалось не больше пары секунд.
— Бэт, я уже в норме. Всё нормально, я просто…
Он ничего не сказал, только окатил с ног до головы тяжёлым взглядом. И Стась заткнулась.
Он не стал возиться с завязками жилета, просто срезал их под самый корень и аккуратно снял раздвинутые пластины. Стась глядела в стену, грызя губы и стараясь не морщиться.
Если у неё и была слабенькая надежда на то, что с утра что-то изменилось в лучшую сторону — хотя бы зрительно — то надежда эта приказала долго жить в тот момент, когда Бэт перестал дышать.
Не насовсем перестал. Всего лишь секунд на десять.
Стась вздохнула и не сдержала болезненной гримасы. Синяк ещё увеличился и потемнел, и теперь доходил до самых рёбер…
Бэт со свистом выдохнул воздух. И Стась тоскливо подумала, что вот именно сейчас он и начнёт орать. Она не любила, когда на неё орали, пусть даже и за дело.
— Ну и чего страшного? Подумаешь, синяк?! Делов-то. Когда-нибудь это должно было случиться, я же не заговорённая… — Стась упрямо выпятила подбородок, но вызова не получилось. Получилось что-то вроде слабой попытки оправдаться.
Лёгкие и пористые бронепластины приняли на себя основную силу удара, равномерно распределив её на большую площадь, поэтому прямого пробоя в печень с выворачиванием наизнанку всей наличествующей требухи не получилось. Остался только синяк. И вмятина на жилете, хотя создатели пеноброни утверждали, что её невозможно пробить даже реактивным снарядом. Ну, так, в худшем случае — лишь поцарапать…
Заменить пару пластин — дело нехитрое, для этого и в мастерскую ходить не надо. А синяк… Ну, что — синяк? Больно, конечно… Но выглядит совсем не так страшно, как мог бы выглядеть у кого другого, у Стась с пелёнок крепкие и на совесть простеленные всем чем надо стенки сосудов и богатая гемоглобином густая кровь быстрой свёртываемости. Конечно, это грозит ранним атеросклерозом, повышенным риском тромбообразования со всякими там малоприятными последствиями в виде маячащего в более или менее отдалённом будущем инсульта и гипертонии, но зато синяки не возникают в самых ненужных местах от любого чуть менее слабого соприкосновения с чем-либо чуть более твёрдым. По большей части дело вообще обходилось без синяков, а для напоминания о допущенной неосторожности оставалась боль.
На этот раз боль тоже была.
Но и синяк — был…
— Это не так уж и больно на самом-то деле. Это просто так выглядит страшно, у меня вообще синяки возникают от любой ерунды, нет, правда! Достаточно пальцем посильнее надавить…
Она не надеялась, что Бэт поверит. Она и сама-то себе не очень верила, и голосочек был гнусненький — растерянно-заискивающий такой голосочек, с мелким противным дрожанием внутри.
Она никак не могла справиться с этим противным дрожанием.
— Отлежусь пару часов, регенератор съем, в камере посижу… Потом высплюсь — и завтра буду, как новенькая!
Чёрт, до чего же противный голосочек.
Но молчать ещё хуже — тогда становится ощутимее молчание Бэта. А молчание у него нехорошее…
И хуже всего в этом молчании было то, что Стась отлично знала, каким именно вопросом оно завершится… Коротеньким таким вопросиком, маленьким и простеньким. И Бэту, по большому счёту, совершенно наплевать на то, что она ответит. Потому что он и так знает правильный ответ, не зря же так долго молчит — наверняка уже подсчитал…