По делу обвиняется...
Шрифт:
Здание, где работала Фастова, поразило Арслана своими коридорами. Длинные, узкие и темные, они напоминали туннели. Здесь находилось множество учреждений, и ему пришлось немало побродить, прежде чем он с трудом отыскал кабинет начальника. Но войдя в приемную, Туйчиев понял: поговорить спокойно не удастся. Здесь стоял гул, беспрерывно звонил телефон, в кабинет и обратно шли и шли люди.
Арслан решил действовать через секретаря, миловидную девушку лет девятнадцати, которая умело и быстро направляла поток посетителей. Улучив момент, когда
— Без вашей помощи мне не обойтись, нужно какое-нибудь помещение, хочу побеседовать с некоторыми товарищами.
— Я провожу вас, — она с интересом окинула его взглядом.
Они окунулись в темноту коридора и долго шли сначала вверх по узкой витой лестнице, затем снова вниз, по пути Арслан узнал, что девушку зовут Гулей и она учится на вечернем отделении юрфака.
В кабинете было тихо и уютно. Арслан сел у края длинного стола.
— Гуленька, у вас в плановом работает Надежда Сергеевна. — Девушка утвердительно кивнула. — Пригласите ее.
— Сейчас. Если кто-нибудь еще вам понадобится, звоните мне по внутреннему — 3-23.
— Спасибо, коллега.
Надежда Сергеевна, седоватая располневшая женщина, не на шутку разволновалась, и Туйчиеву пришлось ее успокаивать.
— Не беспокойтесь, пожалуйста. Я только хотел поговорить о Фастовой. Вы, кажется, с ней дружны?
— А, вы про Машу. Меня, знаете, потрясла случившаяся с ней беда.
— Расскажите о ней подробнее, о ее жизни, круге знакомых.
— Вся жизнь Маши умещается в одном слове: Леня. Она ничего не видела и не знала, кроме сына. А ведь она женщина интересная и могла бы устроить свою судьбу, но Маша считала: отчим никогда не станет отцом. Тут трудно возражать. Однако, мое мнение, — уточнила Надежда Сергеевна, — Леня вряд ли достоин такого самопожертвования.
— Почему? — поинтересовался Туйчиев. — Он плохо относился к матери?
— Да нет, мать он любил, относился к ней уважительно, но последнее время стал своевольничать. Взрослым себя почувствовал.
— В двадцать лет, пожалуй, это допустимо, — осторожно возразил Арслан.
— Все равно мать лучше знает, что нужно ребенку.
— Например?
— Например, как устроить его жизнь. Она такие партии ему подыскивала, но он и слушать не хотел. Я, говорит, жену себе сам найду, в девках не засижусь. И нашел: спутался с какой-то, старше него и с ребенком.
— Вы имеете в виду Иру Мартынову?
Надежда Сергеевна кивнула.
— Вот вы говорили, — Арслан сделал пометку в блокноте и продолжил, — у Фастовой были знакомые, хотевшие связать с ней свою судьбу. Не Крюкова ли вы имели в виду?
— А что же Крюков? Владимир Григорьевич — мужчина видный, положительный. Раньше у нас работал. К Маше относился очень внимательно. Вообще-то он вспыльчивый, но с Машей — кроткий. Она рассказывала: последнее время мрачный ходил, настойчивый стал — давай, мол, определим наши отношения. Но она опять-таки из-за Лени отказала ему.
— Скажите, Надежда Сергеевна, Фастова не рассказывала вам о знакомой, которую она встретила в театре?
— Нет. Она последние дни ходила как в воду опущенная...
—
— Пожалуй, — не очень уверенно произнесла Надежда Сергеевна. — Да, вот еще, накануне всего этого деньги она попросила — триста рублей. Но я не смогла ей одолжить.
— Не говорила, зачем ей деньги?
— Нет.
— Спасибо. Я вас больше не задерживаю.
Один за другим проходили перед Арсланом сослуживцы Фастовой, но ничего нового они сообщить не могли. Все дружно сходились на одном: врагов у Марии Никифоровны не было.
— Спасибо, Гуленька, — сказал Туйчиев, когда в четыре часа девушка зашла в кабинет. — Я заканчиваю.
— Как? — удивилась Гуля. — А Эмму Васильевну вы не вызываете?
— Эмму Васильевну? — в свою очередь удивился Арслан. — А как ее фамилия?
— Аванесова.
— В моем списке ее нет, — еще раз посмотрел в блокнот Туйчиев.
— Так ведь она из другого отдела, но вы с ней обязательно поговорите.
— Зачем? Она дружила с Фастовой?
— Нет. Вы меня за сплетницу не посчитайте, но Аванесова — наше информбюро. Сначала она все узнает о нас, потом рассказывает нам, и мы узнаем о себе.
— Раз так, давайте сюда ваше информбюро, — улыбнулся Туйчиев.
Маленькая, очень подвижная Аванесова не вошла, а влетела в кабинет.
— Добрый день, Арслан Курбанович. — Не дожидаясь ответа, села напротив. — Слушаю вас.
— Мы просим вас, Эмма Васильевна, помочь нам разобраться в одном деле.
«Откуда она знает меня по имени? Ведь я называл всем только фамилию», — удивился он.
— Насчет Фастовой?
— Совершенно верно. Скажите, вы не заметили в последние дни чего-нибудь необычного или странного в поведении Марии Никифоровны?
Аванесова на мгновение задумалась, наклонила голову, будто прислушиваясь к собственным мыслям.
— Было!
— Вот как. Что же именно?
— В канун того самого дня, вы знаете какого, — заговорщически произнесла она, — после обеда проходила я по коридору. Разумеется, по делам, — уточнила Аванесова.
Арслан кивнул, давая понять, что иного он и не предполагал.
— Так, вот, иду по коридору и слышу: две женщины разговаривают. Один голос сразу узнала — Фастова, а другой — незнакомый. Незнакомка говорит: «Я еще с вами по-божески». А Маша ей: «Тише». Я зашла в бухгалтерию, потом выхожу. Незнакомый голос говорит: «Значит, договорились, я буду ждать завтра», — и они разошлись.
— Вы лицо этой женщины не запомнили?
— Я даже не смогла установить ее возраст. Родную мать не узнаешь в нашем склепе-коридоре. Это ужасно. Но это не все. Назавтра, часа в три, смотрю: Маша выходит из управления, с ней Крюков. Он у нас раньше работал, и у него с Фастовой давний интим, — конфиденциально сообщила Эмма Васильевна. — Интересно, думаю я, куда они могут идти в рабочее время? И что вы думаете? Они себе преспокойно заходят в парк, как будто воскресенье, а не разгар рабочего дня.