По дорогам Империи
Шрифт:
– А нема его. Как убег еще с утла, так и не являлся. Мало Алдына ему всыпала, больсе надо было. Вот явится, батька ему всю скулу спустит, будя знать, как бегать по ялмалкам, когда сталшая дома казала с нами сидеть.
Анята хотела было еще что-то спросить у мелкой, но ко двору, важно шагая, то и дело подтягивая одной рукой сползающие штаны далеко не его размера, уже приближался мальчишка постарше, ранее оголтело бегавший с другими детьми по пыльной улице. Они пинали скрученное в подобие шара старое тряпье.
– Дарова, – протянул постреленок руку Калину, состроив очень «взрослое»
– Нет… – имени сорванца Взрывник не знал, поэтому на миг запнулся, – не видал я его сегодня, потому и пришел узнать, чего случилось-то, почему не явился, как мы уговаривались.
– Та он с Ардынкой с утра разругался. Отец наказал одному из них с нами остаться, а сам с Федуном ушел, обряд же у него вскорости, вот к старосте повел, на смотр. Ардынка же вслед засобиралася, как только батька с глаз долой скрылся, прихорашиваться начала, а Митек втихаря ушмыгнуть хотел. Не вышло. Сестрица его за патлы оттрепала и наказала за нами глядеть, ну, он ей и сказал, что толку с нее в доме больше будет, потому как ее, дуру голожопую, ни один жених замуж не возьмет. Ой, че было потом! Страсти-мордасти…
– Мало она ему дала, – вмешалась малявка. – Вот велнется батька…
– А ну, брысь отседа! Че лезешь, когда старшие говорят, вот я тебе ща! – потянулся шкет обдирать прутик с рядом растущего кустарника.
Малая скривила брату рожицу, показав язык, но замолчала и отошла чуть дальше, на пару шагов лишь, опасливо поглядывая на процесс, как с сорванной лозины обдираются лишние веточки и листики. К чему бы?
– Да, отец коды вернется, влетит Митьку, – постреленок между делом продолжал разговор «взрослых». – Ардынка полдня ревела да на нас орала, теперь вот такого она батьке наговорит. Хотя, можа и не наговорит. Тут пойди разбери, чего она ревела, то ли оттого, что Митяя в кровь отколотила, и кабы я водой с ковша в рожу ейну не плесканул, то и пришибла б вусмерть совсем. А можа, и оттого, что Митек ей правду сказал злую, да на гулянье дура пойти не смогла из-за мелких.
– Вот и пусть лассказет, а не она, так я лассказу! – снова в разговор встряла мелкая.
Анятка заметно разозлилась:
– Да, что ж ты злыдня такая? Маленькая, а злости в тебе больше, чем росту.
Малявка насупилась, опустила голову. Обиженно запыхтела.
– Да старшая ей ленту обещалась подарить, если она за Гегой присмотрит, вот дуреха и таскается с ним сегодня весь день, а на Митька злая, потому как боится, что Ардынка в плохом настроении про подарок передумает.
– А где же мать ваша? – задала девочка вопрос, мучивший и Взрывника по ходу всего разговора.
– Да к бабке поехала, рожать ей скоро. У прошлый раз чуть не померла, вот отец ее и отвез заранее, так что теперь, пока не выродит, не вернетси.
Анята тяжело вздохнула, вновь окинув неряшливый двор хозяйским взглядом.
– Мда…
– Да откуда. Вот кабы брали меня с собой погулять, можа, и знал бы.
– Ладно, пойдем, так поищем, сами, – Анята потянула брата за рукав.
Выйдя за калитку, пошли снова в сторону площади, разыскивая потеряшку.
– Ну, вспомни, Калин, ты мне говорил, что у вас есть место тайное, где Митек от своих отсиживается. Только меня брать не схотел к нему. Ты сказал, что это великая тайна. Помнишь? Я тогда еще еды тебе собрала для него. Че, не помнишь, да?
Грустный, он отрицательно покачал головой.
– Эх… Вот где теперь искать, а? – горестно вдохнула Анята, в который раз окинув улицу взглядом.
Сегодня на улице очень мало попадалось спешащих по своим делам селян, все были на празднике – у въезда в деревню, где располагался большой торг. Там, да на самой площади и настроили каруселей. А остальные улицы деревни словно вымерли – теплый ветерок, гоняющий пыль на дороге, хрипло брешущий старый дворовый пес да сивучи на заборах, выжидающие очередное мимо пролетающее насекомое.
Взрывник плелся рядом с сестрой, угрюмо глядя себе под ноги, и думал-думал. Напрягал мозг изо всех сил, аж до ломоты в висках, пытаясь вспомнить хоть немного, хоть крохотные детали из жизни подлинного Калина.
Но вот в одном глазу потемнело, промелькнули стремительно всполохи, вызывая калейдоскоп виртуальных эпизодов из обрывков памяти того Калина… Замелькали слайды: Лес… Поваленный сушняк… Овраг, довольно большой, внизу речушка. Темные стены и отблески огня на них, корявые рисунки, выхваченные быстрыми бликами, тряпье на полу, костер. Митек смеется, что-то рассказывает, размашисто жестикулируя руками.
– Пещера… – сказал паренек тихо, задумчиво.
– Чего? – спросила Анята, не расслышав.
– Пещера, говорю, костер… Он в пещере!
– В какой такой пещере? Нема у нас пещер тута.
– А овраг-то в лесу есть, с речкой там, на дне самом?
– Есть, кажись…
– Вот там и пещера есть.
– Да нет там никаких пещер, путаешь ты, верно.
Калин описал увиденный пейзаж, и Анята признала это место. Они в прошлом году там дрова собирали на продажу, все четверо, он с Митьком и они с Доней. А в этом году не пошли – отец запретил, потому как река в половодье ого-го каких дел натворила, и опасно стало в той стороне.
Анята остановилась с видом сивиллы, познавшей все таинства этого мира.
– Да… а после посевной вы и стали из деревни пропадать шустро. Точно! – изрекла она, восстановив в памяти уже забытое, и уставилась на брата.
До дому шли очень быстрым шагом, иногда переходя на бег. В поход собрались второпях. Анята положила два больших, уже вареных яйца сивучей. До страусиных по размеру не дотягивали, но были близки к тому. Форма яйцевидная, но хаотично искривленная, скорлупа – гораздо прочнее, потолще, в мелкую, разнокалиберную пупырышку, цветом серо-желтые. В мешок отправились несколько лепешек, бутыль с молоком и картофля из печи, а также и сырой немного. Картошка за две тысячи лет ни видом, ни вкусом так и не поменялась, оставаясь прежней бульбой.