По дорогам прошлого
Шрифт:
— Не глубокая, правда, канавка, товарищ капитан, зато не под обстрелом! — убеждал Максимова сержант.
Не все было так, как казалось или как хотел представить капитану Демидов. В одном он не ошибался: канава действительно почти не обстреливалась противником. До нее с трудом доставал минометный и пулеметный огонь фашистов, укрепившихся по фронту и правому флангу поселка против батальона Максимова.
С опасностью для жизни по выемке можно подобраться к крайнему дому, вернее, к груде камней слева
— Действуй! Бери с собой Ермакова. Вдвоем сподручней, — сказал он сержанту.
Демидов с ефрейтором Ермаковым, отчаянным парнягой с Кубани, прихватив ручной пулемет, диски с патронами и автомат, поползли по выемке вперед.
Белые халаты маскировали их.
Ползли медленно, прижимаясь к снежному покрову и останавливаясь всякий раз, когда фашисты усиливали обстрел. Левый край канавы был выше правого и прикрывал храбрецов.
Спустя несколько минут они добрались, наконец, до груды камней на краю поселка. Это был фундамент и часть обрушившейся стены дома.
Демидов быстрым движением руки вытащил из-под маскхалата и поднял над головой красный флажок. Он махал им из стороны в сторону, ожидая сигнала к броску вперед.
Уступ стены скрывал сержанта с товарищем от врагов. Фашисты не видели смельчаков. Зато советские солдаты глядели на них с восторгом.
Алый язычок флажка трепетал под порывами ветра в руке сержанта, будто говорил: «Сюда, здесь свои!»
Подняв с земли обломок ветки, сержант прикрепил к ней флажок и воткнул ветку в снег. Затем он положил на камни пулемет и открыл огонь по фашистам. Ефрейтор стрелял из автомата.
Фашисты не ожидали удара с фланга.
В рядах противника началось замешательство.
Максимов дал команду подниматься и бросился с солдатами к поселку.
Гитлеровцы не выдержали, отступили.
Батальон Максимова занял поселок и вышел на важную шоссейную дорогу.
Капитан не забыл о Демидове. Как только сражение стихло, он подошел к тому месту, где еще развевалась узенькая полоска красной материи, и увидел на конце воткнутой в снег ветки красногвардейскую повязку.
Возле ветки стоял сержант с пулеметом в руках.
Демидов еще не остыл от пыла боя и прилаживал поудобней пулемет, чтобы открыть огонь по фашистам, как только они пойдут в атаку. Но враг молчал.
— Та самая? — спросил, ласково улыбаясь, Максимов.
— Она, — ответил смущенный сержант. — Извините, товарищ капитан, ничего другого под рукой не нашлось. Я сниму!
— Береги ее! Теперь она — твое личное боевое знамя! Личное! Понимаешь?
Закончилась Великая Отечественная война. Прошло много лет. О своем подчиненном, сержанте Демидове, Максимов вспоминал все реже и реже. Вскоре после прорыва блокады Ленинграда пулеметчика с тяжелым ранением
Но образ смелого, храброго, стойкого воина-комсомольца всегда хранился в памяти командира. Иногда он вспоминал, как Демидов, выходец с Урала, с увлечением рассказывал товарищам о своем богатом суровом крае. Этим пулеметчик был особенно мил Максимову.
— Любит малец родину! По-настоящему любит! — говорил он.
Давно уже капитан демобилизовался, давно оставил ряды Советской Армии и снова занялся мирным трудом, своей исконной профессией железнодорожника — дежурного по станции.
Как-то во время дежурства на Московском вокзале в Ленинграде к Максимову подошел плечистый майор-артиллерист с двумя колодками наградных ленточек на кителе.
Он обратился к дежурному за справкой. Максимов объяснил. Казалось, все было ясно, но майор продолжал стоять перед дежурным, пристально вглядываясь в лицо.
Максимов почувствовал себя неловко. «Неужели не понял?» — подумал он и спросил:
— Вы не поняли меня?
— Все в порядке, спасибо! — промолвил майор и вдруг, будто вспомнив что-то, оживился.
— Ваше лицо знакомо мне, — сказал он, смеясь. — Думаю, что не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь! Уверен в том! В годы Великой Отечественной войны мы служили в одной части!
Максимов никак не мог припомнить, где, в какой части служил он с майором.
Они начали перечислять полки, дивизии и места сражений, выясняя, где служили в одном и том же воинском подразделении. Они называли фамилии генералов и полковников, командовавших этими полками и дивизиями, вспоминали отличившихся в боях солдат и командиров и не могли определить, где же это было, когда.
— Кажется, я вспомнил, товарищ майор, — засмеялся дежурный по станции. Его глаза потеплели. — Я помню вас сержантом, секретарем комсомольской организации нашего батальона. Боже мой, как давно это было! И как вы изменились! Демидов! Да, да, Демидов! Я помню! Так вас зовут? Так? — спрашивал и смеялся от радости Максимов.
Тут же, в помещении вокзала, не замечая пассажиров, случайных свидетелей встречи боевых друзей, они вспомнили тысяча девятьсот сорок второй год, разбитую бомбами станцию Волховстрой, развалины домов, прорыв блокады Ленинграда.
— А знаете, — воскликнул майор Демидов, — я до сего дня храню красногвардейскую повязку. Помните? — спросил он, вглядываясь в забытые черты лица бывшего своего командира. — Это мое личное боевое знамя! Личное! Помните? Так вы сказали мне в январе сорок четвертого. С ним я прошел от реки Волхов до Берлина.
Демидов достал из кармана кителя книжечку в красной обложке и раскрыл ее. В ней лежала узкая полоска шелка ярко-красного цвета с знакомыми словами: «Красная гвардия».