По дорогам сказки
Шрифт:
Даже картины и те закачались на стенах, хотя им и не следовало бы показывать свою оборотную сторону, потому что на ней, как известно, ничего не нарисовано.
Было уже совсем поздно. Пробило двенадцать часов. В окна заглядывал месяц и светил вовсю, не требуя за освещение никакой платы.
В игре приняли участие все игрушки до одной, даже детская коляска, хотя она была такая большая и неуклюжая, что ее считали скорее мебелью, чем игрушкой.
Но коляска на это не обижалась.
– Каждому – свое, – говорила она. – Не всем же быть знатными господами
Только одной свинье-копилке послали пригласительный билет. Ее нельзя было просто позвать – она стояла так высоко над всеми, что могла и не расслышать.
Впрочем, и на письменное приглашение свинья не соизволила ответить, придет она или не придет. Да в конце концов так и не пришла. В самом деле, зачем ей спускаться до других? Пусть другие позаботятся, чтоб она все видела, не сходя со своего места.
Делать нечего, пришлось исполнить ее желание. Кукольный театр поставили прямо против шкафа, сценой к свинье.
Праздник решили начать с веселой дружеской беседы, потом предполагалось представление и, наконец, общее чаепитие.
Именно с беседы и началось. Лошадь-качалка высказала несколько мыслей о бегах, скачках и чистоте конской породы, детская коляска – о железных дорогах, о поездах, которые будто бы движутся паром, и о прочих новинках. В самом деле, кто же мог бы об этом судить, если не они… Лошадь – о лошадях, коляска – о поездах!.. Стенные часы рассуждали по поводу политики-тики-тики! Часы думали, что идут впереди своего времени, но злые языки утверждали, что они порядком отстают. Бамбуковая тросточка хвалилась своим серебряным колпачком и железным башмачком. Еще бы! Ведь она могла считать себя щеголихой с головы до ног! По углам дивана молча лежали две пухленькие, расшитые шелками подушечки. Обе были премиленькие и преглупенькие.
Наконец началась кукольная комедия.
Куклы на нитках представляли, а куклы без ниток и другие игрушки должны были смотреть и хлопать в ладоши. Те же, у кого не было ладоней, могли щелкать и стучать чем попало.
Впрочем, один бойкий хлыстик наотрез отказался щелкать, когда на сцену выходят старые, потрепанные куклы, и сказал, что он щелкает только молоденьким нарядным куколкам.
– Нет, по-моему, уж если хлопать, так всем, – заявил пистон.
«А мне бы только свой угол! – думала плевательница. – Лишь бы плевать в меня удобно было».
Одним словом, каждый рассуждал по-своему.
Комедия, если говорить по правде, не стоила и гроша ломаного, но актеры играли превосходно. Они показывались зрителям только лучшей своей стороной, потому что эта сторона была раскрашена. А нитки у них были такие длинные, что каждая кукла могла играть выдающуюся роль, или, как говорится, быть из ряда вон выходящей.
Зрители были очень растроганы. Кукла с подклеенной шеей до того размякла, что опять потеряла голову.
Даже свинья с деньгами и та чуть не прослезилась. Ей захотелось сделать что-нибудь хорошее, доброе, – например, упомянуть в своем завещании лучшего из актеров: пусть его
Короче говоря, все были очень, очень довольны. На радостях даже отказались от чая – и хорошо сделали, потому что его не было. Вместо этого опять принялись болтать. Это называлось у них «играть в людей». Не то чтобы они передразнивали людей или насмехались над ними. Нет, они просто старались вести себя «по-людски»: каждый думал о себе да еще о том, что скажет о нем свинья с деньгами.
А свинья, подумав о своем завещании, уже не могла больше думать ни о чем другом. «Когда придет пора…» Ах, она всегда приходит нежданно-негаданно…
Хлоп! Неизвестно отчего, свинья вдруг свалилась со шкафа и разбилась вдребезги. Монеты и монетки раскатились во все стороны. Мелочь при этом крутилась волчком, а большие тяжелые монеты неторопливо катились вдоль половиц. Дальше всех катилась одна. Ей очень наскучило лежать в темноте без движения и теперь хотелось постранствовать по белу свету – других посмотреть и себя показать. Что ж, так оно и случилось: все монеты и монетки разбрелись в разные стороны, кто куда.
А глиняные черепки от свиньи-копилки вымели вместе с мусором.
Но уже на другой день на верхушке шкафа появилась новая свинья-копилка. В брюхе у нее еще не было ни одной монетки, и поэтому, сколько бы ее ни трясли, она не могла брякнуть – совсем как та старая свинья, у которой брюхо было до отказа набито серебряными и медными деньгами. А на первых порах и этого вполне довольно.Довольно и с вас, милые читатели. Сказке конец.
П.-К. АСБЬЁРНСЕН (Норвегия) Пересказала А. Любарская
Вороны Ут-Рёста
Нередко случается, что рыбаки северной Норвегии, вернувшись с промысла домой, находят то прилипшие к рулю хлебные колосья, то ячменные зерна в желудке у выловленной рыбы.
Тогда они знают, что их лодки проходили мимо чудесных островов, о которых поется в старых дедовских песнях. Солнце светит там ярче, чем всюду, луга там зеленее, поля плодороднее, а рыба в море никогда не переводится – сколько ни закидывай сеть, всегда полна.
Но не всем дано увидеть эти острова. Только чистому сердцу и смелому душой в недобрый час, когда яростные волны грозят гибелью, открываются эти таинственные земли. И счастлив тот, кто ступит на их приветливые, солнечные берега,– он спасен.
Предание рассказывает, что в море есть три таких острова. Один остров называется Сандфлес. Он поднимается из морской глубины недалеко от Гельголанда, и берега его изобилуют рыбой и дичью.
У другого острова нет названия. Словно нехотя показывается он в водах Вестфьёрда. Его ровная поверхность так и остается под водой, и только тяжёлые налитые колосья колышутся над свинцовыми волнами.
Третий остров – самый большой – появляется недалеко от Рёста, южнее Лофотенских островов, и называется он Ут-Рёст.