По дороге любви (сборник)
Шрифт:
На курсах я прожила три счастливых года – и преподавательница, заразившая любовью к языку, и веселая группа.
Я запоминала быстрее всех. И говорила быстрее всех. Они все корпели, запоминая количество палочек в иероглифах. А я так ни одного иероглифа не запомнила – вместо доски смотрела на симпатичного и делающего вид, что холостой, сокурсника. Глаза, одним словом, были заняты, а уши свободны. Вот уши-то и оказались моим самым жизненно важным органом – взяли да и запомнили этот невероятный язык. А читать и писать я не умею. Даже как Лариса пишется по-японски, я до сих пор не знаю. Ой, нет, одно слово я все-таки знаю, как пишется иероглифами, – электровоз – денки кикаися. Длинное, красивое слово-картинка. Ведь японские слова, как детские
Быстро-быстро пролетели эти японские уроки – и песенки в голове японские, и палочками ем дома все подряд, и музыка японская на магнотофоне.
А потом спортивная универсиада в Москве и тучами японцы – посмотреть, кто же это такие, не отдают им острова?
И я с толстенным словарем с первой группой, доверенной мне «Спутником» – бюро международного молодежного туризма. Каждое слово смотрю в словаре, показываю на пальцах и мимикой, и вся группа меня любит, и автобус содрогается от дружного японского хора, поющего по-русски «Бусть бегут неукрюзе песефоды по рузам». Это я их научила песенке из «Крокодила Гены», а у них нет букв «л», «ж», «х». Вот так и получается. Они в знак благодарности учат меня веселой песенке с припевом «Бу-ну осимасу». При этом они издают смешные, но неприличные звуки. Потом я узнала, что это песенка о том, кто как пукает – как бедняк, как богач, как жадина и т. д. А на припев как раз эти самые звуки.
Как я это все любила! Как ждала каждую группу! Постепенно словарь стал уже не нужен, я много слов уже знала и говорила свободно. А потом были поездки по всему Советскому Союзу с известным в Японии варьете «Девушки из Такарадзуки». Четыре месяца – ни слова по-русски, целыми днями с ними и уже японский без акцента и на любую тему. За четыре месяца около 80 представлений. И однажды мне стало завидно – они на сцене, им хлопают, а я как дура. И решила я тоже на сцену выйти.
Был у них такой номер – «Имомуси». Это значит гусеница. Вся труппа – а их 72 девушки – сидят на корточках, держат друг друга за талию. Просто летка-енка, только как бы вприсядку. А сверху на них накинуто очень живописное покрывало с узором расцветки этой самой гусеницы. И они все по очереди поднимаются, приседают под этим покрывалом – одним словом, извиваются как гусеница, под японскую народную музыку.
И вот однажды они присели, а я подошла, тоже присела, зацепилась за талию последней девушки, подтянула на себя покрывало и вышла вместе с ними на сцену извиваться. Как я была счастлива все две минуты. Зато потом! Оказалось, что покрывало по длине было рассчитано ровно, чтоб прикрыть 72 попки. А у меня, уже и тогда не очень хрупкой, оказалась прикрытой только голова. А все остальное выглядывало из-под покрывала и извивалось как бы отдельно.
Вся труппа была наказана хозяином за то, что не проявила бдительности и допустила такое своеволие. Меня ругать он не решился – боялся обидеть, так как знал, что переводчиков японского языка очень мало и без меня они не обойдутся.
Когда «Такарадзуки» уехали, я долго скучала и даже плакала, вспоминая это время.
Я уже семенила ногами на второй ступеньке винтовой лестницы, и уже мне было на ней скучно. И тут, как на подкидной доске, меня подобрала жизнь – и я год за годом, группа за группой, и сны уже снятся по-японски, и ступенька за ступенькой, и винтовая лестница моя делает новый, резкий виток.
Март 1983 года. Маршрут группы Москва – Сочи – Москва. Я уезжаю с взволнованным сердцем, так как уже приходил лечить зубы к моему мужу-стоматологу композитор Владимир Мигуля, и муж уже объяснил ему и всем знакомым, что я придумываю стишки по праздникам и к дням рождения не просто так, а как-то особенно. И Мигуля уже обещал посмотреть, нельзя ли из моего стишка песенку
Японская дорожка привела меня на очередную ступеньку, и началась моя новая жизнь.
Наводнение в Каракумах
Мне кажется, что даже те, кто меня не знает, знают про меня все. Это из-за журналистов – ходят и ходят. А мне отказывать неудобно – я всегда ставлю себя на их место.
Ну и вот тогда пришла ко мне очередная акула пера. Все как всегда – чайку? Кофейку?
Достает микрофон, сидит напротив. Но вместо обычного – когда, как, почему? – вдруг спрашивает: «А можно, рассказывать буду я?» Конечно, можно. Меняемся местами, и вопросы задаю я. Да, впрочем, их задавать не приходится – Алиса, эта самая акула, все рассказывает сама. А я слушаю.
– Может быть, вы, Лариса, потом обо мне стихи напишите. Про всю эту историю.
Я, еще когда в школе училась, про артистов читать любила. Ну и влюбилась в Геннадия – он тогда еще только начинал и подавал большие надежды. Я о нем тогда в журнале прочла и фото в первый раз увидела. Ну и пропала. Стала все статьи вырезать, фотографии тоже, в альбом наклеивать. Одним словом, создала личный фан-клуб. Гена быстро в гору пошел, в фильмах снимался, какие-то призы на кинофестивалях получал. А я придумывала себе биографию, вернее, не себе одной, а как бы вместе с Геннадием. В моих грезах мы за руку гуляли по дождливой Москве, лежали на пляже в Акапулько, скакали на лошадях в диких прериях, вечерами на кухне под розовым абажуром пили чай. Много всего.
Я с ним и разговаривала, и за удачи хвалила, иногда критиковала – любя, конечно.
Это тянулось много лет, уже и школа, и институт позади. И первые мои любовные опыты, и летучие романы. И даже неудачное замужество. Но все это на фоне любви, верной и преданной, – моему кумиру, к тому времени уже заслуженному артисту.
Не могу сказать, что прорыдала всю ночь до утра, увидев его фото с молодой красавицей, ставшей его женой.
Сказать честно, я никогда ни на что не надеялась, знала, что дорожка моей нехитрой жизни никогда не пересечется с его светлым путем. Это было так же невозможно, как наводнение в Каракумах или пожар в Антарктиде.
Но иногда вечерами в редакции, где я работала, мы сидели с девчонками, и я им рассказывала фантастическую историю своего знакомства и любви с Геннадием – они знали, что я придумываю, но все равно верили. Может, я так рассказывала?.. И, представляете, Лариса, однажды мне приснился сон – я в Крыму, иду вечером по набережной, а навстречу – он. Подходит и говорит: «Мы не могли с тобой не встретиться».
И вдруг в редакции мне дают очередное задание – написать о кинофестивале, который проходит как раз в том городе, который мне приснился.
В первый день кинофестиваля я с двумя знакомыми журналистками вечером пошла в кафе. Мы немножко выпили – за то, за это. А я и говорю: «Давайте выпьем за десятую годовщину моей любви к одному артисту». Ну и рассказываю, как обычно в редакции, свой несбыточный рассказ. И на самом интересном месте замираю, слышу за спиной его голос. Поворачиваю голову – он! Садится неподалеку с двумя кинокритиками. Я уже ни о чем думать не могу. Вдруг один из этих кинокритиков подходит и говорит: «Девочки, давайте столики сдвинем, веселей будет». Дальше – все в тумане – общий треп, шутки – это все, кроме меня. Я – зомби. Сижу неподвижная и немая, на Геннадия смотреть боюсь. Тут группа какая-то играть стала. Ну и критики с моими девчонками танцевать пошли. А мы за столиком вдвоем остались. И Гена рукой мою руку накрыл, как обжег, и тихо так говорит: «Мы не могли с тобой не встретиться».