Шрифт:
Перевод: Anahitta.
Редактирование: Tamika. Проект "Литературный перевод". 2017 г.
МАЙК РЕЗНИК
По дороге памяти
Гвендолин сует в пирожное палец, вынимает его и с довольной улыбкой облизывает.
– Люблю дни рождения!
– говорит она, радостно хихикая.
Я стираю глазурь у нее с подбородка.
– Постарайся быть аккуратнее. А то тебе придется искупаться, прежде чем распечатать подарок.
– Подарок? – с воодушевлением повторяет она и переводит взгляд на обернутую цветной бумагой коробку с атласным бантом. – Пора дарить
– Да. – Я подаю ей коробку. – С днем рождения, Гвендолин!
Она разрывает бумагу, отбрасывает карточку и, открыв коробку, с радостным визгом достает из нее тряпичную куклу.
Я вздыхаю, пытаясь сдержать слезы.
Гвендолин восемьдесят два года. Последние шестьдесят лет она моя жена.
Не знаю, где я был, когда застрелили Кеннеди. Не знаю, что делал, когда под атакой пассажирских самолетов обрушились здания Всемирного Торгового Центра. Но я помню каждую подробность, каждую минуту, каждую секунду дня, когда мы получили плохие новости.
– Может, это не Альцгеймер, – сказал доктор Кастльман. – Альцгеймер – общий термин для разных форм старческой деменции. Рано или поздно мы выясним, какой именно страдает Гвендолин, но то, что у нее одна из них, несомненно.
Сюрпризом это не стало – мы и так знали, что с ней творится неладное, потому и пришли на осмотр, но все равно были потрясены.
– Есть ли шансы на выздоровление? – спросил я, стараясь держать себя в руках.
Он печально покачал головой.
– Сейчас мы едва ли можем даже замедлить процесс.
– Сколько мне осталось? – Гвендолин, помрачнев, стиснула зубы.
– Физически вы в хорошей форме, – ответил Кастльман. – Можете прожить еще лет десять-двадцать.
– Сколько мне осталось до того, как я перестану узнавать людей? – настаивала она.
Он бессильно пожал плечами.
– У всех протекает по-разному. Поначалу вы не заметите никаких ухудшений, но вскоре они станут очевидными, возможно, не для вас, а для окружающих. И болезнь прогрессирует неравномерно. Однажды вы обнаружите, что разучились читать, а потом, месяца через два, прочитаете газетный заголовок или меню в ресторане с такой же легкостью, как сегодня. Пол обрадуется, решит, что ваша дееспособность восстанавливается, и позвонит мне. Но долго это не продлится, и на следующий день, через час или через неделю вы опять утратите свои способности.
– Я буду понимать, что со мной происходит?
– Нет, и это, пожалуй, единственный плюс вашей болезни, – ответил Кастльман. – Сейчас вы понимаете, что вам предстоит, но по мере ухудшения своего состояния будете все меньше осознавать утрату когнитивных способностей. Очевидно, что поначалу вам будет тяжело, и мы назначим вам антидепрессанты. Но настанет день, когда вы больше не будете в них нуждаться, потому что забудете о том, что когда-то ваши умственные способности были гораздо лучше.
Она повернулась ко мне.
– Прости, Пол.
– Ты ни в чем не виновата, – ответил я.
– Прости, что тебе придется видеть мое состояние.
– Что-то же можно сделать, должен быть какой-то способ с этим бороться... – пробормотал я.
– Боюсь, что нет, – произнес Кастльман. – Говорят, знающий о близкой смерти, проходит
– И через сколько меня придется отправить... э-э, куда следует, когда Пол не сможет за мной ухаживать в одиночку?
Кастльман набрал в грудь воздуха и, выдохнув, поджал губы.
– По-разному. Может быть пять-шесть месяцев, может два года и даже дольше. Многое зависит от вас.
– От меня? – повторила Гвендолин.
– Впадая в детство, вы будете со все большей любознательностью относиться к тому, чего больше не помните или не узнаете. Пол сказал, вы всегда отличались пытливым умом. Будете ли вы спокойно сидеть перед телевизором, когда Пол спит или чем-то занят, или же отправитесь на улицу гулять и забудете дорогу домой? Будете ли интересоваться всеми кнопочками на кухонных приборах? Двухлетний ребенок не может открыть дверь или добраться до кухонных полок, а вы сможете. Поэтому, как я и сказал, все зависит от вас, и ваше поведение никто не сможет предсказать. – Он помолчал. – А еще могут быть приступы ярости.
– Ярости? – переспросил я.
– Более чем в половине случаев. Она не будет понимать, почему так разозлилась. Вы, конечно, будете, но не сможете ничего поделать. На такой случай существуют лекарства.
Я так пал духом, что подумывал покончить с собой вместе с Гвендолин, но тут она сказала:
– Что ж, Пол, похоже, в следующие несколько месяцев нам придется впихнуть целую жизнь. Я всегда хотела отправиться в круиз по Карибскому морю. По пути домой остановимся у турагенства.
Вот так она отреагировала на самую ужасную новость, какую только может выслушать человек.
Я возблагодарил Господа за шестьдесят лет, прожитых с Гвендолин, и проклял Его. Он забирает все, что делало ее женщиной, которую я любил, а мы еще не сказали и не сделали все, что хотели.
Когда-то она была красавицей и все еще оставалась таковой. Внешняя красота блекнет, но внутренняя – никогда. Шестьдесят лет мы прожили бок о бок в любви и согласии, вместе работали, вместе играли. Дошло до того, что могли заканчивать фразы друг за другом и знали вкусы партнера лучше, чем свои собственные. Бывали ссоры – у кого их нет? – но никогда мы не шли в постель сердясь друг на друга.
Мы вырастили троих детей – двух сыновей и дочь. Один сын погиб во Вьетнаме. Другой сын и дочь по мере возможности поддерживают с нами связь, но у них своя жизнь и они живут на другом конце страны.
Наш круг общения постепенно сходил на нет, кроме друг друга мы ни в ком не нуждались. И теперь мне придется наблюдать, как единственный человек, которого я когда-либо по-настоящему любил, с каждым днем все больше теряет себя, превращаясь в пустую оболочку.
Круиз прошел хорошо. Мы даже съездили на поезде посмотреть ромовую фабрику в центре Ямайки и, прежде чем улететь домой, на несколько дней задержались в Майами. Гвендолин казалась такой нормальной, полностью самой собой, и я начал думать, что доктор Кастльман ошибся с диагнозом.