По дороге с облаками
Шрифт:
— Вы простите меня, пожалуйста. Я сейчас же пойду обратно на автобус.
— Автобуса не будет до завтрашнего утра.
Софья Валентиновна повернулась к Небогову. Она совладала с чувствами, и только небольшие розовые пятнышки на лице выдавали ее волнение.
— В полдень ушел последний рейс на Зеленоморск.
— Как неудобно. А можно здесь у кого-нибудь комнату снять до завтра?
— Да чего уж там, можете в зале заночевать на втором этаже. Опасаться вам нечего. Исследовать хозяйство никто принуждать не станет.
Небогов побледнел от стыда.
— Матушке вашей обещано,
Она осеклась и махнула рукой.
— Ну и ладно. В общем, оставайтесь, а я управляться пошла. Прошу меня простить, — закончила она голосом холодным и тяжелым, как чугун, и вышла во двор.
В такой идиотской ситуации Небогов не оказывался еще никогда. Идея женить сына уже давно стала для Виолетты Андреевны навязчивой, но раньше она всегда предупреждала его о цели знакомства с очередной дочерью или племянницей подруги. Яростное сопротивление Небогова смотринам всегда сламывалось с треском, как сухая ветка под тяжелым ботинком, и Михаил Александрович, побритый и умытый, отправлялся на первое и, как правило, единственное свидание.
Последней претенденткой на писательское сердце была Света из колбасного магазина — крашеная блондинка двадцати восьми лет с огромной грудью и узким задом. В кафе девушка упорно не заказывала ничего, кроме кофе, и вела себя довольно сконфуженно. Предложение отправиться домой к Небогову, однако, выдвинула сама. Дома из ее не совсем изящного ридикюля появились пару колец Краковской, добрых полкило отличного балыка и бутылка водки.
Не прошло и получаса, как девушка, весело опрокинув четыре полные рюмки, заявила:
— Ну что, Миша, я тебе свою колбаску выложила, теперь твоя очередь! Показывай свою!
Женщины у Михаила Александровича не было уже очень давно, с последнего поэтического конвента. Но бесстыдная фамильярность колбасной фокусницы привела его в ярость.
— Простите! — заявил он. — Но продовольственный отдел нашего универмага сегодня закрыт!
После этого он выпроводил девушку, не вернув Краковскую и балык.
«Пусть это будет маленькой компенсацией за моральный ущерб, причиненный нахалкой», — решил Небогов и снова остался холостяком.
Остаток дня Михаил Александрович провел в просторной комнате на втором этаже. Сперва он принялся читать роман молодого автора, на который его попросили написать рецензию, но воспаленные мысли никак не хотели складываться в авторитетное мнение. Тогда Небогов уселся у окна и стал уныло рассматривать живописный деревенский пейзаж. Темные, едва начинавшие зеленеть склоны убегали к озеру, в котором, будто на негативе, серели грозовые облака. Дальше начинался хвойный лес, казавшийся совсем черным из-за пасмурной погоды. Высокие сосны стояли плечом к плечу, будто оберегая что-то страшное, неведомое за своей спиной. Такие суровые и угрюмые места созданы для жестких и крепких, словно глыба, людей. И как только Виолетте Андреевне пришла идея женить его, Небогова, на русской глубинке? Его тонкая лирическая натура, помещавшаяся в хилом долговязом теле, шла этому месту не более, чем кавалерийское седло домашнему ослу.
Михаилу Александровичу вдруг представилось,
Лунные поляны.
Ночь, как день, светла-а.
Спи, моя Светлана.
Спи, как я спала…
Небогов выпустил из рук воображаемый топор, опустил голову на подоконник и погрузился в глубокий сон.
Когда Михаил Александрович проснулся, у самого его носа стоял глиняный горшок, полный пельменей с маслом и свежей зеленью, и расписной чайник с горячим сладким чаем. Пряный густой запах яства наполнял всю комнату. Есть было, конечно, совестно, но бесконечно вкусно. Стряпня Виолетты Андреевны не шла ни в какое сравнение с блюдами Софьи Халявки. Потому пельмени Небогов поглотил с рвением новенького пылесоса.
От непривычки к плотному домашнему питанию писателя снова потянуло в сон, но нужно было поблагодарить хозяйку, и Небогов отправился вниз, прихватив опустошенный поднос.
На веранде горел яркий свет, и приятно пахло мылом. Софья Валентиновна стирала белье в большом алюминиевом тазу. Сейчас на ней было длинное трикотажное платье, черное, в редкий голубой цветок. Волосы она убрала со лба обручем, и они вились мелкими колечками до середины осанистой спины. Утром в пальто она показалась Небогову огромной и бесформенной. Теперь же тонкое приталенное платье обнаруживало приятную полноту и аккуратные линии.
— Добрый вечер. Пришел поблагодарить за угощение, — хрипло начал Небогов. Голос не слушался его, видимо, от непривычки к сытости.
— На здоровье, — ответила Софья Валентиновна, не глядя на постояльца и продолжая ловко перетирать белье в тазу.
Небогов поставил поднос на стол и осторожно присел на край табуретки. Нужно было начать разговор, ради вежливости, но кроме невесть откуда взявшегося «И какие теперь удои в Приозерном?» ничего не шло в голову. От напряжения ком подступил к горлу. Хотя, это мог быть последний проглоченный насильно пельмень.
— Над чем сейчас работаете?
Софья Валентиновна нарушила молчание первой.
— В каком смысле?
— Ну, вы ведь писатель?
— Писатель. Вроде как, — засмущался Небогов.
— Вроде как писатель, значит. Хорошая профессия, — пошутила Софья Валентиновна и бросила на Небогова быстрый лукавый взгляд. — И что вы сейчас вроде как пишете?
Небогов поерзал на стуле.
— Сейчас ничего не пишу. Застой. Последний сборник рассказов был не очень удачным.
— Почему это?