По дороге в вечность
Шрифт:
– Я хотела быть астрофизиком. Мне тогда было лет двенадцать. – (Я шокирован ее признанием. Продолжаю смотреть на звезды и глупо улыбаться.) – Мне хотелось быть не только астрофизиком, но и физиком-теоретиком и астронавтом. Я мечтала работать в НАСА. Конечно, я тогда плохо представляла, чем они занимаются.
От удивления не нахожу нужных слов.
– Кэмрин, но почему… ты до сих пор ничего об этом не рассказывала?
– Да как-то повода не было. – Она пожимает плечами. – А ты мечтал еще о чем-то, кроме песен и копания в моторах?
– Конечно. Но, детка, почему ты не попыталась осуществить
Сажусь на одеяло. То, о чем я сейчас услышал, требует полного внимания.
Кэмрин удивлена и считает это чрезмерным.
– Думаю, по тем же причинам, что и ты. – Она тоже садится и подтягивает колени к подбородку. – Ты кем хотел быть?
Мне не хочется говорить об этом, но Кэмрин спросила дважды. Надо ей ответить.
– Мечты о карьере рок-звезды не в счет. Об этом мечтают все. А так… я хотел быть архитектором.
– Серьезно?
– Вполне, – киваю я.
– Значит, в колледже ты изучал архитектуру?
– Нет, – качаю я головой и смеюсь абсурдности своего ответа. – Я изучал тонкости бухгалтерского дела.
Так я и знал: Кэмрин удивлена. Даже в сумерках я вижу ее изогнутые брови.
– Бухгалтерское дело? – спрашивает она и почти смеется. – Нет, ты действительно не шутишь?
Мне и самому смешно.
– Эйдан предложил мне долю собственности в баре. Я увидел в этом возможность разбогатеть и уцепился за его предложение. Музыка – что? Играть можно и на досуге, а так у меня будет надежный финансовый тыл… Словом, я бездумно согласился. Потом брат стал мне объяснять, как он видит мое участие. Рассказал о разных аспектах этого бизнеса. Вот тогда я и поступил в колледж и… буквально с первых дней учебы понял: бухгалтерия и финансы – это не мое. Мне стало до жути скучно. И вообще, барный бизнес не для меня. Я узнал об отрицательных сторонах, о которых Эйдан раньше молчал. Словом, мои представления обо всем этом оказались такой же иллюзией, как твои представления о НАСА. Когда я понял, в кого могу превратиться, то быстренько сделал ручкой.
– А почему ты не захотел попробовать себя в архитектуре? – спрашивает Кэмрин, придвигаясь ко мне.
– Опять-таки потому, почему ты не пошла изучать астрофизику, – усмехаюсь я.
Кэмрин улыбается, не найдя что возразить.
Я смотрю на ее светлые волосы и на темное поле.
– Мне думается, мы с тобой две потерянные души, которые плавают в аквариуме, – говорю я.
– Где-то я уже слышала эти слова, – щурится она.
– Конечно слышала, – улыбаюсь я. – У «Пинк флойд» есть такая песня. Но это правда.
– Ты считаешь нас потерянными душами?
– С точки зрения общества, наверное. – Я запрокидываю голову и опять смотрю на звезды. – Но в нашем с тобой мире – нет. Мы находимся там, где и должны.
Мы надолго умолкаем.
Снова ложимся и занимаемся тем, ради чего сюда приехали. Темный небесный купол, уходящий в бесконечность, делает этот момент особо торжественным. Я целиком погружаюсь в созерцание звезд. Они успокаивают меня и приподнимают над обыденностью. Я надолго забываю о музыке, об опухоли, чуть не убившей меня в прошлом году, о дороге, о мгновении слабости, выбившем Кэмрин из колеи. Забываю, что мы потеряли Лили. И о том, что Кэмрин перестала глотать противозачаточные
Я полностью забываю обо всем. Такие моменты захватывают человека целиком и заставляют почувствовать себя песчинкой в громадном мире, о котором ты не имеешь даже смутных представлений. Это чувство освобождает от всех проблем, трудностей, повседневных потребностей, желаний и прихотей. Ты вдруг понимаешь, до чего же они мелки и незначительны. Кажется, что вся Земля погрузилась в тишину, чтобы твой разум сумел понять и почувствовать бесконечность Вселенной и задуматься о своем месте в ней.
Кому нужны эти психотерапевты? Зачем люди ходят к разным «советникам» по улаживанию трагических ситуаций, «учителям жизни» и слушают «мотивационных» ораторов? Пошлите их всех подальше. Лучше посмотрите в ночное небо. Вы затеряетесь в нем, а заодно там затеряются и все ваши проблемы.
Утром меня будит какое-то неприятное ощущение. Я принюхиваюсь, не открывая глаз. Мой разум еще не вполне проснулся, зато тело пробудилось, и этот запах ему очень не нравится. Дует легкий ветерок. Моя кожа ощущает влагу. Наверное, от росы. Я переворачиваюсь на другой бок. С этой стороны пахнет еще противнее. Поблизости что-то (или кто-то) шелестит. Приоткрываю глаза. Кэмрин крепко спит, свернувшись в так называемой позе эмбриона. Я едва различаю ее светлую косу на темном одеяле.
Но откуда эта жуткая вонь?
Закрываю рот рукой и приподнимаюсь. Кэмрин тоже шевелится: переворачивается на спину и трет щеки и веки. Потом зевает. Я сажусь и полностью открываю глаза.
– Чем это воняет? – морщась, спрашивает Кэмрин.
Я инстинктивно оглядываюсь по сторонам.
Рядом с нами топчется стадо коров. Увидев, что мы шевелимся, коровы пугаются.
– Черт бы их подрал!
Кэмрин вскакивает быстрее, чем в ту злополучную ночь, когда по одеялу проползла змея. Я тоже вскакиваю.
Две коровы, отставшие от стада, беспокойно мычат, будоража остальных.
– Давай-ка поскорее убираться отсюда, – говорю я, протягивая Кэмрин руку и помогая ей встать.
Мы подхватываем одеяло, но бежать, волоча его за собой, неудобно. Я нагибаюсь, торопливо складываю его и догоняю Кэмрин. Она бежит, крича и смеясь.
– Аааа! – воплю я, заехав ногой в коровью лепешку.
Кэмрин давится от смеха. Она уже не бежит, а бредет, спотыкаясь и внимательно глядя под ноги. Босоножки Кэмрин не приспособлены для бега по полям. Я что есть силы очищаю «унавоженный» ботинок о росистую траву.
– До сих пор не верится! – хохочет она, когда мы, запыхавшись, оказываемся возле машины.
Кэмрин слегка приседает, пытаясь успокоить дыхание.
Я сам дышу ртом, но сейчас меня больше заботит пострадавший ботинок. Остатки навоза, застрявшие в рифленой подошве, пытаюсь счистить, шаркая ногой по асфальту.
– Чертовы коровы!
Кэмрин садится на капот, свесив ноги.
– Ну что, теперь мы можем сказать: «Мы сделали это»? – со смехом спрашивает она.
Я стою, успокаивая дыхание и глядя на нее. До чего же она красивая. Мне нравится ее улыбка, такая искренняя и бесхитростная.