По дороге во сне

Хворостухин Алексей Александрович

Люди окружили деревянный ящик, обитый бархатом. Они стояли облаченные в черное и с грустными лицами, без сомнения знакомые Кейдану. То были те крохи людей, что знают его лично. Женщина, старшая из всех присутствующих, имела бледный вид, кричащий о том, что ужас её посетивший, не совместим с жизнью, где она оказалось лишена своего ребенка. Эта женщина в далеком прошлом произвела на свет человека, что лежал перед ней облаченный в парадный костюм, бледный и с остекленевшими глазами. Смотря на свое дитя, утратившие жизнь, она была не в силах стоять. Ей помогали две женщины значительно моложе её, но с точной копией её внешности. Те особы были едины кровью с ней и с лежащим перед ними человеком. Он был их старшим братом. Три женщины, представшие перед глазами Кейдана, были его семьей, забытой из-за отсутствия каких-либо чувств. Он не испытывал нужды в общении с ними, не думал о том, как у них идут дела и всё ли в порядке, не

был хорошим братом и сыном, но всё же оставался им семьей. Семейные узы связали четверых разных людей, объединили их в касту, где каждый живет сам по себе и лишь по особому поводу собираются вместе. Подобные мероприятия из раза в раз пропускались Кейданом, из-за чего их связь угасала, в то время как у остальных членов семьи она крепла, благодаря таким встречам как панихида по собственному брату и сыну.

Их черный наряд, их эмоции и слова, их поведения и грустные взгляды не сразу донесли до Кейдана причины такого окраса. Он долго вглядывался в лица собравшихся, прежде чем до него наконец дошла суть происходящего.

В маленькой толпе находился единственный друг Кейдана — Джон Санфо. Он стоял слева от убитой горем матери и двух её дочерей. Облаченный в черное и погруженный в свои глубокие мысли, Джон смотрел прямо в глаза Кейдана, пытаясь углядеть в потухших долинах некогда бурлящий огонь жизни. Но это было невозможно, ибо пламя ушло навсегда, оставив внутри лишь сознания, способное только наблюдать.

Последним человеком в толпе был давно забытый персонаж, исчезнувший из жизни, как только для Кейдана засияла путеводная звезда. Увидев его, Кейдана захлестнули воспоминания о забытых временах, сопровождающихся веселыми приключениями двух отъявленных подростков. Это был старый друг, изменившийся внешне, ставший более взрослым, но сохранивший в себе ту язвительную черту, чувствовавшуюся даже сквозь призму прошедших времен. Его невозмутимый вид, осанка неспособная согнуться даже под грузом случившейся трагедии, говорила о том, что сложившаяся жизнь ввергла его в мир аристократии, отвергаемый Кейданом без сомнения полностью. Их жизненные пути разошлись, они сотворили из себя то, что хотели и спрятали глубоко в себе промежуток времени, где лучшем занятием было разбить соседу стекло. Пути разошлись, но снова скрестились, когда жизнь одного угасла. Друг пришел почтить те воспоминания, что никогда его не покидали. Облаченный в черное, он стоял невозмутимо, но с колышущимися мыслями в голове, отражающимися во взгляде полном скорби.

Все собравшиеся знали человека, лежавшего перед ними. Так или иначе они фигурировали в жизни Кейдана и были его единственными знакомыми, способными прийти на последнею встречу с другом, сыном и братом.

Оглядев всех, Кейдан долго не мог понять причину их скорби и собственную невозможность пошевелиться. Прояснения наступило лишь когда послышались слова от человека, чьи звуки шагов заполнили всё пространство вокруг. Размеренный ритм приближался из той же местности, откуда все собравшиеся, приблизившись, окружили Кейдана. Шаг за шагом, методично сокращая расстояние, из пелены неизвестности выплыло еще одно знакомое лицо. То была Ирина, облаченная в рясу и с огромной книгой в руках. Её появления заставило собравшихся оторвать взгляд от объекта их объединяющего и обратить внимания на себя.

Её ярко пылающий зеленью взгляд, окинул всех собравшихся. Поочередно заглядывая каждому в глаза, она безмолвно заговорила со всеми, внушая им блаженное спокойствие. Её образ в рясе, её черно белый наряд, со свисающим на шее крестом, обрисовали её как служительницу бога, как личность, способную провести душу умершего в загробный мир, хоть под её рясой и скрывается всего лишь человек.

Когда Ирина выполнила отведенную роль, она бросила свой ярко выраженный взгляд в глаза Кейдана. Прошло не более нескольких секунд, прежде чем Ирина расплылась в ехидной улыбки, и оторвав взгляд, заговорила:

— Сегодня нас объединило печальное событие. Из жизни ушел замечательный человек, друг… брат… и сын. Небеса оплакивают эту потерю, принимая душу его в свои бескрайние просторы. Он покинул нас, но жизнь его не прекратилась. Он будет жить на небесах и на земле, ибо оставил после себя неизгладимый след в жизни всех собравшихся. Вы будем помнить его вечно, пока сами не станем воспоминаниями. Когда наши тела умрут, нам вновь выпадет шанс увидеть человека, что мы сегодня провожаем в последний путь. Мы вознесемся на поля, где дружно будем вспоминать события нас объединяющие, будем вспоминать времена, когда все были живы и не воспринимали жизнь всерьез, — взгляд Ирины стал холоднее. Её слова проникали в Кейдана как острые иглы, ранящие сердце, внутри которого, росло понимания, почему тело отказывается шевелиться. — Она принимается нами как должное, как дар свыше, как наша собственность, доступная и принадлежащая

исключительно нам. Из такого мышления рождаются порождения тьмы, мысли, способные полностью управлять человеком, направлять его и подстрекать совершать необдуманные поступки, — Ирина гордо зашагала к кафедре, стоящей справа, рядом со входом, водрузила на нее огромную книгу, которую держала всё это время в руках, открыла на нужной странице и громким, четким голосом продолжила монолог, притягивая всё внимания на себя: — Это и произошло с бедным человеком, лежащим перед нами. Он поверил в свои силы, подумал, что может справиться с открывшимися ему возможностями. Жалкий, жалкий человек возомнил о себе слишком много, полагая, что его сознания способно справиться с полученным шансом. Он угодил в ловушку даже не подозревая этого. Его нарциссизм и тщеславия загубили все варианты заполнения данной книги, оставляя после себя лишь пару строк, способных наполнить несколько страниц. Она могла пестрить подробностями выдающийся жизни, изливаться деталями, где каждый желающий мог найти мотивацию и вдохновения, могла не вместить всё то, что породила бы жизнь человека перед нами. Но увы... Вместо того, чтобы заполнить её как подобает человеку достойному, ему хватило сил на пару страниц, оканчивающихся словом «сгинул». И я хотела бы задать всем собравшимся несколько вопросов. Зачем он здесь? Кто он такой, чтобы оплакивать его? Каковы ваши причины, призвавшие вас сюда?

Закончив говорить, Ирина обратила свой яркий взор на всех вокруг. Своими хитрыми глазами она прогрызла в пришедших сюда сомнения, разрастающиеся до откровенной неприязни. Все без исключения, сменили маски печали на бушующую ярость, черпающую топливо в осколках воспоминаний, связанных с объектом их неприязни.

Кейдан почувствовал резкое изменения отношения к собственной фигуре. Помимо того, что он осознал причину своей беспомощности, нашедшей объяснения в смерти тела, он уловил сменившийся поток настроения собравшихся проводить его в последний путь. Кейдан не пугался своего положения, ибо знал, что рано или поздно всё вернется в привычное обличие и жуткий сон, где его тело стало тюрьмой из мышц и костей, с главным заключенным в виде бодрствующего сознания, развеется как темнота в ночи, всегда исчезающая с наступлением утро. Но страх не покинул бренное сознания полностью, его ростки проникли в зрительные образы, представшие пред ним. Кейдана пугало отношения людей недавно горюющих, а сейчас полных ненависти и гнева. Их порывы страдания сменились на ощутимые приступы, отражающие на лицах всю глубины их терзающих ощущений. Они стали злодеями, утратив крылья, возникшие в момент сострадания. Их мысли о бедном человеке, что скоропостижно скончался, сгорели в гиене пылающих воспоминаний, где образ погибшего, воспринимался сначала как лучезарно любимый, но с прозвучавшими словами, сменился на жуткого человека, место которому в аду.

— Никудышный сын! — заговорила мать, подходя ближе к гробу. — Выскочка, забывший свои корни! Он бросил истинное имя доставшиеся от великого человека, коим был его отец! И ради чего? Ради нелепых убеждений? Ради собственных иллюзий, выстроенных в голове? Ради смехотворных попыток изменить мир? Да бросьте, всё это вздор! Его игры в ученного, это лишь попытка добиться чего-то самому! Он не принял возможности, подаренные его семьей, но при этом пользовался её ресурсами, не смотря на свою откровенную неприязнь к отцу! С чего эта ненависть? Святой человек создал империю с нуля, а ты гнушался его регалий! Трус! — высказав это, она подняла лопату и сильным ударом воткнула её в пол, что на самом деле оказался землей. — И куда тебя всё это привело? Посмотри на себя! Лежишь забытый всем миром и никому ненужный, добившийся разве что упоминания в некрологе! Ты разменял свою жизнь, твое тело останется как напоминание о том, куда приводят мечты глупцов!

Закончив изливать свои мысли, женщина резким движением вырвала часть земли, из-за чего гроб пошатнулся. Она сделала три одинаковых движения лопатой, затем отбросив её, встала напротив гроба и с презрением смотрела на тело перед собой.

Лопата была как атрибут позволяющий говорить, поэтому следующими кто взял её были две сестры, разразившиеся тирадой.

— О как же грустно, да сестрица? — спросила девушка, поворачиваясь и протягивая лопату.

— Без сомнения! Такая трагедия! — подхватила вторая, взяв лопату в руки и наподобие матери воткнула её в землю.

— Наш старший братец погиб! Не передать словами как я горюю о тебе, о человек что был в моей жизни не более двух часов.

— Как жить нам, впредь не получая новых моментов, где ты лишь забытое бельмо, в памятных отрезках жизни, где собаке уделено больше времени чем тебе? — сказала вторая сестра, воткнувшая лопату, создавая тем самым словесную перепалку, в которой она с сестрой говорят по очереди.

— А помнишь сестра те времена, когда братец был жив и жил с нами в особняке?

— Конечно помню!