По древним тропам

Абдуллин Хизмет Миталипович

Одна за другой проходят перед глазами Садыка разные и в то же время одинаково безрадостные картины. Эти людишки, подобно насекомым, роятся на чем-то уже отжившем, переставшем существовать. Невольно хотелось схватить огромную метлу из таволги и вымести всю эту нечисть…

— Вот кто мутит чистую воду каризов! — проговорил вслух Садык. — Кристальную воду каризов, которую народ ценой своей крови и жизни добыл из-под семи слоев земли…

Сопахун не сразу понял смысла этого восклицания, но по гневным интонациям своего молодого спасителя догадался о его душевном состоянии.

— Прежде, сынок, в Турфане было спокойнее, — несмело

заговорил Сопахун. — Не было такого беспорядка… Беспорядки пришли вместе с машинами. Страшное дело — эти машины! Чего доброго, они скоро совсем разрушат наши ветхие лачуги.

— Да, машины разрушат не только лачуги, они разнесут по ветру всю старую жизнь, — резко подтвердил Садык, словно только и ждал именно такого предположения старика.

Сопахун ничего не сказал.

Телега поравнялась с темными воротами Сопахуна, и старик подал знак остановиться. Садык отвязал повозку купца, помог выпрячь ишака. Тот приблизился к Садыку, проговорил несколько благодарственных слов и протянул руку. Садык, думая, что тот прощается, подал старику руку, но тут же отдернул ее — в руке старика были деньги.

— Отец, мы помогли вам выбраться из песка не для того, чтобы получить два юаня. Оставьте эти деньги для себя.

— Сынок, в народе говорят: «За хлопоты — достойная плата». Возьми, не отказывайся.

— Не все расценивается на деньги! — сердито ответил Садык и вскочил на свою повозку.

Старик без всякого смущения опустил в карман два юаня и, глядя на Садыка, как на ребенка-шалунишку, не знающего, что такое настоящая жизнь, проговорил:

— К деньгам, сынок, нельзя относиться с таким пренебрежением. Не зря в народе говорят: «Если у тебя есть деньги, то и в дремучем лесу для тебя найдется жирный суп».

Слова старика о непоколебимой власти денег задели Садыка за живое. Ведь совсем недавно этот несчастный умирал в песке — и ведь не деньги, а люди его выручили!

— Отец, почему ты не поел жирного супа, когда застрял в песке со своими деньгами? — едко спросил Садык.

Распахнулась калитка, и из нее, как птица из клетки, вылетела Захида. Она бросилась к отцу, обняла и поцеловала его. Потом, опустив руки, глянула на Садыка.

Садыку показалось в облике юной, неожиданно появившейся перед ним незнакомки что-то нежное и вместе с тем тревожно влекущее.

Снова заскрипела калитка. Со двора, едва протиснувшись через узкий проход, вышла Нурхан-ача. Тревожно-ласковое мгновение оборвалось. И снова жизнь, подобно двуколке старого арбакеша, вошла в привычную колею.

Садык хлестнул вожжами лошадь, и повозка тронулась. Захида проводила ее долгим взглядом. И когда телега свернула за угол, девушке захотелось броситься вслед, догнать и уехать в неведомое вместе с этим парнем, державшим вожжи. Ни Сопахун, ни Нурхан-ача не почувствовали, что творилось в душе Захиды. Да и сама она не понимала, почему так трепетно забилось сердце, почему стало ей так печально и радостно.

II

Садык был членом демократического союза молодежи, в который он вступил осенью прошлого года, и работал в недавно организованной торговой общине. Разъезжая по селам и деревням на скрипучих арбах по делам общины, молодежь рассказывала населению об общинах и кооперативах, выступала как бы добровольным агитатором. По инструкции уездных руководителей они объясняли, что подлинная революция не та, которая произошла в тысяча девятьсот сорок четвертом году в Кульдже и ограничилась

освобождением от гоминьдановцев только трех северных округов Синьцзяна — Или, Алтая и Тарбагатая. Новая революция освободила весь Синьцзян и поэтому считалась неотделимой частью общекитайской революции.

Молодые агитаторы говорили о предстоящих земельной и культурной реформах и с присущей молодежи восторженностью в розовом свете рисовали будущее. Как положительные примеры они приводили отдельные дехканские и торговые объединения — ширкаты — и вновь созданные школы. Но многие турфанцы, как и другие жители Синьцзяна, не очень-то верили подобным рассказам, сомневались в преобразовательной силе революции.

Горький опыт веков мешал им правильно воспринимать и поддерживать новое.

Как кашгарцы до сих пор хорошо помнили предательство своих ходжей и беков, приведшее к гибели сотни тысяч людей на ледниках Хан-Тенгри во время перехода в Кокандское ханство в прошлом веке, так и турфанцы не забывали древнего расцвета и затем упадка культуры в своем крае, бывшем в десятом веке центром государства Караханидов — Уйгурии. В памяти турфаццев свежи были и события десятилетней давности, когда население города поднялось против гоминьдановцев с оружием в руках, но восстание было потоплено в крови восставших.

Предатели сделали так, что вооруженные отряды трех освобожденных областей севера бездействовали, не помогли Турфану…

* * *

Садык был еще совсем мальчишкой, когда впервые услышал слово «революция». Он не понимал смысла этого слова и не знал, где находится северный Синьцзян и Или, в которых в то время происходила эта самая непонятная для него революция.

Он видел взбудораженность и волнение окружающих его взрослых солидных людей и представлял, что «революция» обозначает нечто вроде бушующего пожара или бурана.

Садык рос сиротой и в те дни бродил по городским харчевням в поисках еды и какой-нибудь простой работы, которую могли доверить взрослые ребенку. Ему запомнился день, когда он разговорился с одним манджаном — поваром, по имени Саид-ака.

Они вместе растапливали печь, Садык подносил повару саксаул. Саид-ака подал ему палочку шипящего шашлыка и заговорил, будто сам с собой:

— А на белом свете, брат, революция… Хорошо это или плохо, один бог знает. Но теперь все должно перемениться. Человек я неграмотный, но вижу, что новые перемены печалят наших грамотеев, особенно тех, кто побогаче. Эти перемены как будто написаны на их лицах… А зачем я тебе это говорю? Тебе-то что от перемены? Ты, как утка, в любом водовороте будешь наверху… Однако же, брат, бестолковым жить на белом свете — не велика заслуга. Учиться надо. Многое тогда будешь понимать лучше нас, стариков, многое…

Садык слушал молча и даже перестал жевать вкусный шашлык.

Слова старика волновали его ожиданием каких-то светлых новостей и в то же время вызывали огорчение: надо же, Саид-ака сравнивал его с беспомощной уткой, которой все равно, где плавать.

В глубине кухни громко застучали по жаровне, и послышался голос старшего повара:

— Эй, Саид-ака, поддай огня под соусный котел!

Старик не спеша поднялся, похлопал юношу по плечу.

— Вот так, брат, учиться тебе надо. Тогда и плавать, и нырять будешь легче, лучше, не утонешь в волнах жизни… А сейчас возьми вот эти гроши и сбегай за насыбаем на базар. Только бери у старого Насыра, у него самый лучший.