По другую сторону надежды
Шрифт:
Гарри задохнулся, пряча лицо в волосах Луны — он и сам не знал, что так безумно тосковал все эти дни по вот таким вот прикосновениям, что это так много — просто чувствовать их, чувствовать, что Малфой — рядом, пусть и не с ним… Хотя — почему не с ним? С Панси? Да с чего он взял, вообще, что Панси хорошо без Лавгуд, что ей нравится делить постель с кем-то, кто, если честно, только номинально — ее семья, ведь Драко так же всегда проводил время в делах или с Гарри, а теперь им пришлось оказаться рядом… Им — а уж у них-то всегда хватало и своих недомолвок… Но они сделали это, только потому, что Поттер решил проявить характер и хлопнул дверью,
И, кстати, а не поэтому ли Панси теперь, чуть что, бегает в гриффиндорскую башню? Может, тоже характер показывает? Дескать, и не нуждалась она особо ни в какой с Лавгуд близости… Выходит, теперь Гарри Поттер усложнил отношения всем, кому только мог.
Он почувствовал, что откровенно запутывается.
И только знакомые тонкие пальцы Малфоя, мягко, но настойчиво сжимавшие его ладонь, повторяли — ты не один, Поттер. Ты никогда не будешь один. Хоть ты и полный придурок.
— Я люблю тебя, Гарри… — пробормотала засыпающая Луна.
Он неразборчиво хмыкнул в ответ, и совсем уж странным показалось то, что и Драко, и Панси в унисон промолчали — будто глупому Поттеру и без того должно было быть понятно, что тут нечего добавлять. Они любят его — эгоцентричного, самовлюбленного, вспыльчивого гордеца и упрямца. Каждый по-своему. Как умеют.
Ночь была такой, словно Гарри не спал сотню лет, только сейчас получив, наконец, долгожданный шанс отдохнуть. Словно он только что вернулся домой, прошатавшись незнамо где и неясно зачем предыдущую вечность.
— Не пойду больше в твою спальню! — безмятежно хлопая ресницами, заявила ему Луна наутро. — Мне и с Паркинсон хорошо. К тому же, там сквозняки.
Панси, не отвлекаясь от методичного взмахивания пуховкой перед зеркалом, фыркнула, остановившийся в дверях ванной комнаты Малфой закатил глаза — и Гарри, сидя на постели и растекаясь предательской улыбкой, подумал, что, наверное, чувство, что у тебя есть семья — это что-то иррациональное, не поддающееся никакой логике и никаким объяснениям.
И не зависящее ни от каких правильных поступков. Или, наоборот, только от них — правда, еще бы хоть кто-нибудь подсказал, что именно стоит считать в этом случае правильностью…
Потому что он не мог сформулировать, что именно сделал не так — или, наоборот, так — но сейчас ему казалось, что это и было то самое. Правильное. Для них всех.
* * *
Дни вдруг побежали, помчались, обгоняя друг друга и само время — Драко только успевал отсчитывать вечера, недоумевая, когда же все успело наконец-то выстроиться и покатиться по накатанной колее, уже не требуя никаких усилий. Даже споры разрешались будто бы сами собой — стоило Поттеру фыркнуть в ответ на очередную колкость Луны или шпильку Паркинсон, как все расслаблялись, и едва успевшее сгуститься напряжение отпускало, выплескиваясь — когда смехом, когда притворными угрозами, а когда — затягивающимися заполночь посиделками за бокалом вина.
Гарри больше молчал, и, пожалуй, впервые за последние месяцы вид притихшего Поттера не вызывал у Драко мучительного, давящего ощущения надвигающегося взрыва. Гарри теперь напоминал не яростное бушующее пламя, а ровный, теплый огонек в очаге. Он был способен разрешить назревающий скандал между девочками одной улыбкой или осадить зарвавшегося Уоткинса одним выразительным взглядом — будто кто-то вылил на вечно неугомонного гриффиндорца хороший ушат ледяной воды, разом пригасив
Единственный, кто раздражал Малфоя с каждым днем все больше — так это Джеральд. Джерри — как, расцветая радостью, тянула сияющая Лавгуд, едва завидев в камине светлую шевелюру. Джер — как называла его Панси, снисходительно поглядывая на хлопающую ресницами Луну. Драко не мог сформулировать даже сам для себя, что ему не нравится в изо всех сил пытающимся быть вежливым — и оттого еще более назойливом — юноше, с восторгом вслушивающимся в каждое слово своего кумира. Малфой был согласен на что угодно, лишь бы не наблюдать, как Уоткинс, забыв обо всем, увлеченно спорит с Гарри, как искренне он каждый раз смущается, сталкиваясь с откровенным кокетством Луны, как теряется от убойной прямоты комментариев Паркинсон.
— Драко, да при чем здесь, вообще, твои желания? — искренне изумилась Панси, когда однажды утром Джеральд буквально вытащил их из постели ранним визитом, и слизеринец, не выдержав, вспылил и прошипел в захлопнувшуюся дверь что-то о незваных гостях. — Тебе его любить и не нужно, его не под тебя подбирали.
Малфой прикусил язык — от чего, впрочем, раздражение не уменьшилось.
— О, какой милый мальчик! — закатывая глаза и с размаху падая в кресло, вздыхала Луна, когда Уоткинс, наконец, исчезал. — Паркинсон, мое сердце разбито — он такая душка! — веселилась она.
Панси хмурилась, отворачивалась, пряча предательскую улыбку, и ворчала о том, что переезд в стены школы заставил и без того чокнутую Лавгуд впасть в детство — причем, похоже, на этот раз окончательно. Луна хохотала, обзывала Паркинсон занудой и швырялась в нее домашними тапками.
Глядя на них, Драко временами ловил себя на горькой, но греющей душу мысли, что, наверное, все образуется. У них всех — когда-нибудь. Наверняка.
Гарри после визитов Джеральда подолгу молчал — но это было тихое и умиротворенное усталое молчание, будто он выговаривался на день вперед, и Драко нравилось, что Поттер, проводив собеседника, всегда приходит потом в спальню, забирается на кровать и лежит, уткнувшись носом ему в живот и обнимая его обеими руками, нравилось молчать, слушая девочек и ероша черные с проседью волосы. В такие минуты ему нравилось все — и казалось, что ради них можно даже смириться с наличием Уоткинса в их и без того запутанной жизни.
Поводов для беспокойства хватало — но они проходили будто бы отдельно, дальним, едва ощутимым фоном, не взбалтывая и не тревожа атмосферу существования. «Ты должен верить», — говорили глаза Панси, когда Драко вдруг ловил на себе их взгляд. «Я же верю», — говорила безмятежная улыбка Луны. «Мы все сделали правильно», — убеждали Малфоя они обе, не говоря ни слова, и Драко был признателен им — и за тишину, и за поддержку. Обеим.
За легкий смех по утрам, за тепло переплетающихся ночью рук, за то, что Гарри перестал пропадать в коридорах Хогвартса, все чаще предпочитая коротать вечера на подоконнике спальни, под скрип перьев Луны, треск огня в камине, перед которым Драко читал, вытянув ноги, и шорох бесконечных пергаментных свитков в руках Панси. Мы больше не мешаем ему — понял однажды Малфой, глядя на Поттера, который, хмурясь и покусывая губы, о чем-то напряженно думал, машинально водя пальцем по запотевшему стеклу. А он больше не мешает нам. Не то чтобы совсем, нет — но теперь мы хотя бы пытаемся научиться существовать вместе. Рядом — не только во время отдыха.