По факту исчезновения
Шрифт:
«Сам я под колпаком, вот что», — с ужасом понял Албин и с этой минуты ни о чем другом уже думать не мог — только о том, что его ждет. Мысли метались лихорадочно. Албин силился оценить ситуацию трезво, найти для себя такую позицию, чтобы выйти сухим из воды.
С «левым» товаром нужно покончить немедленно, это несложно и в его силах.
В магазине «Радиотовары» его не знает никто, кроме Печказова. А Печказов… Албин поежился, вспомнив завмага. Проклятый завмаг, с него-то и началась вся эта кутерьма. «И зачем я послал к нему Гошку, — сожалел Албин, — может, все
Он даже зубами скрипнул, вспомнив про Гошку, «Гогу», как тот стал себя называть в последнее время. «Господи, как можно было связаться с этим грязным типом», — тосковал Албин.
С магазином проще. На складе чисто, Урсу практически его не знает, Печказов на сегодня числится в исчезнувших.
А с мастерской? Нет никакой гарантии, что его там не продадут, спасая свою шкуру. А завод? «Его» мастера? Что, если начнут копать и на заводе?!
Филипп Тихонович обвел глазами свою квартирку. Расстаться с этим?! С пушистым ковром на полу, с изящным сервизом, с хрустальной люстрой, с ласковым тонким костюмом?
Албин застонал, закрыв лицо руками, — нет, нет, такое не в его силах. Собственно, единственное, что он любил в жизни — вон тот диванчик на капризно изогнутых ножках, цветной телевизор, даже вот эти тапочки с белым пушистым помпоном.
Ради всего этого он занялся подпольным бизнесом. Из-за них, этих вещей, грозит ему теперь тюрьма — серый строй, суконные ушанки, сатиновая телогрейка и железные в два яруса кровати! Так выходит, его веши ему — враги! И останутся без него, и будут служить другим людям, пока он там, в тюрьме, в колонии…
Албин дрожащей рукой налил коньяк, выпил. Грозящая опасность принимала реальные очертания, неопределенные до того враги получили название. Замутненный алкоголем мозг призывал к активности.
— Сволочи! — тихо сказал Албин и подошел к сверкающему хрусталем серванту.
Первым, брызнув красно-зелеными искрами, полетел на пол огромный хрустальный рог.
Воскресенье. 7.00
На кухне звенел-надрывался будильник, который Алексей Петрович завел с вечера и за разговорами забыл на столе. Часы показывали семь, пора было вставать.
По осторожным шагам в коридоре Волин понял, что будильник выполнил свое назначение и разбудил не только его, но и Толю Ермакова. И только Люся сладко спала, отвернувшись к стене.
«Милая моя, — с нежностью подумал Волин. — Намаялась вчера. Своих забот хватает — работа, Алешка, дом, а тут еще без раздумья бросилась на помощь Печказовой, до вечера пробыла у нее, а ведь выходной день они хотели провести совсем иначе. Ну да Люся знает цену участия».
Алексею Петровичу невольно припомнилась отвернувшаяся к стене в гулком коридоре больницы худая девчонка — на тот момент свободных мест в больнице не оказалось, и Люсю положили в коридоре. «Сотрясение мозга и множественные кровоподтеки на лице», — так было записано в истории болезни.
Люсю пытались ограбить, когда она вечером возвращалась из медучилища. Отчаянно сопротивляясь, она защитила себя, но угодила в больницу, и Волин, начинающий
Осторожно прикрыв за собой дверь комнаты, Волин прошел на кухню. Там уже сидел Ермаков и поглядывал на чайник, начинавший шипеть. Как они ни осторожничали, но Люсю все же разбудили, и она, милая и улыбчивая, принялась разогревать им завтрак, заботливо приготовленный с вечера. Беззаботно спал только Алешка, абсолютно свободный в воскресное утро от всяких обязанностей.
Щадя его вполне заслуженный нелегким трудом первоклассника сон, Люся перенесла телефон на кухню, и они даже не сразу услышали его назойливое жужжание. Трубку сняла Люся, секунду послушала, изменилась в лице:
— Алеша, скорей! Это Тома Черепанова!
Тамара по просьбе Волина ночевала у Печказовой. Капитан прижал трубку к уху и услышал Тамарин голос, взволнованный и потому показавшийся незнакомым.
— Алексей Петрович, — Тамара даже не поздоровалась, — быстрее к нам, тут такое! — голос ее дрогнул.
— Спокойно, Тамара, давай быстро и по порядку. Ночь как прошла?
Он знал, что Тамара быстрее соберется с мыслями, если он будет направлять ее рассказ.
— Ночью все было спокойно, — ответила она, — а утром началось!
— Вы обе живы-здоровы? — спросил и дыхание задержал, боясь услышать плохое.
— Мы-то живы и здоровы. А вот в 7.00 — время я заметила точно — у нас телефон зазвонил. Я, как вы велели, взяла параллельную трубку. Разговор у меня точно записан. Потом прочту, а смысл такой — с Нелли Борисовны выкуп требуют за жизнь мужа! — Голос Тамары опять прервался, пришлось вмешаться Волину:
— Спокойно, Тамара! Спокойно и тихо. Кто звонил? Мужчина?
— Мужчина звонил, Печказова его голос не узнала.
— Тамара, откуда ты звонишь?
— Я от соседей звоню, все сделала, как вы велели. На станцию сообщила, они в курсе. Да что вы мне главного-то не даете сказать! — вдруг рассердилась она, и Волин смутился: действительно!
— Так вот, — голос Тамары стал теперь твердым, растерянность, видимо, прошла, — тот звонарь сказал: я не шучу и вы не шутите, гоните монету, а то плохо будет. Печказов, мол, у нас, можете убедиться, спуститесь только к почтовому ящику.
— Ну и что? — поторопил Волин.
— Да я, Алексей Петрович, едва ее уговорила, что сама спущусь, боялась ее выпускать-то. Ну, спустилась на первый этаж к почтовым ящикам, открыла двадцатый, печказовский, и сама чуть в обморок не грохнулась! — Тамара притихла на секунду и тихонько выдохнула в трубку: — Челюсть там! Печказовская! Я ее по золотой коронке узнала!
Волин ошеломленно молчал. Мистика какая-то! Челюсти, золотые коронки, ну просто английский детектив! Начитались, насмотрелись в зарубежном кино всякой дряни. А теперь и сами туда же.