По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
— Ладно, один раз я дал себя провести, но теперь хватит! С этой минуты начинаем вести следствие по делу об убийстве по всем правилам. Никому — никаких поблажек! Преступник должен быть выявлен как можно быстрее. На мне лежит основная вина за служебную халатность, потому я беру ведение следствия на себя, а вы, поручик, будете мне помогать. Эти игроки еще убедятся, что Немирох не так уж наивен, как они полагают. Над чем вы смеетесь, поручик, — взорвался вдруг полковник. — Надо мной или над собой?
— Простите, полковник, просто я рад, что буду работать под вашим непосредственным
— Смотрите, как бы не пришлось жалеть.
— Уверен — не придется.
— Ну ладно, ладно! — Немирох махнул рукой, как бы давая понять, что считает вопрос исчерпанным.
— С чего начнем?
— Соберите мне завтра всю эту честную компанию к десяти утра. Уж я с ними поговорю! Посмотрим, будут ли они по-прежнему петь друг другу дифирамбы. Думаю, у них быстро пропадет охота врать. Они у меня иначе запоют! Быть должны все, без исключения! Никаких уверток, никаких отговорок, экзаменов, семинаров и разных прочих выкрутасов. В случае чего — доставить приводом.
— Слушаюсь. — Межеевский поспешил ретироваться, опасаясь, как бы под горячую руку не досталось и ему.
Глава V
ПОДОЗРЕВАЕМЫХ — ДЕВЯТЬ, ПРЕСТУПНИК — ОДИН
Явились все. Попыток уклониться не предпринимал никто. Но самое удивительное — никто даже не спросил, что означает этот внезапный переполох через два дня после первого опроса. Явились в точно назначенное время. Некоторые даже минут на пятнадцать раньше. Сидели в приемной молча. Обменялись лишь краткими приветствиями. Эта группка людей ничем сейчас не напоминала то оживленное общество, которое собралось в субботний вечер в уютном доме профессора Войцеховского в тот так трагически закончившийся день.
Ровно в десять в приемную вошел поручик Роман Межеевский. На этот раз — в милицейской форме. Слегка поклонившись, он объявил:
— Полковник Адам Немирох, начальник отдела по расследованию особо опасных преступлений, ждет вас у себя в кабинете. Прошу следовать за мной.
По лестнице поднялись на второй этаж. Дверь, за ней небольшая комната, стол секретарши со множеством телефонных аппаратов. Вторая дверь, обитая звуконепроницаемым материалом, и, наконец, огромный кабинет. В кабинете за столом — мужчина лет под шестьдесят, седоватый, худощавое лицо, на лбу — давний шрам, серые холодные глаза, узкие, плотно сжатые губы, волевой, чуть выступающий вперед подбородок. Нос крупный, слегка вздернутый.
У стола — в ряд девять стульев. Десятый — в стороне у стены.
При виде вошедших полковник встал, легким кивком поздоровался и жестом указал места напротив себя.
Затем сухо произнес:
— Я счел необходимым пригласить вас, чтобы довести до вашего сведения некоторые важные обстоятельства, выявленные при расследовании. Первое — вскрытие тела Станислава Лехновича показало, что он умер в результате отравления цианистым калием, подмешанным ему в коньяк. Доза была столь велика, что смерть наступила мгновенно.
— Невероятно! — воскликнул Потурицкий.
— Здесь у меня на столе протокол вскрытия, подписанный
Никто не произнес ни слова и даже не шелохнулся.
Поручик Межеевский, наблюдавший за присутствующими со стороны, не заметил на их лицах не только волнения, но даже простого удивления. Полковник продолжал:
— Мне вряд ли надо говорить вам, что в доме профессора Войцеховского в субботу вместе с хозяином находилось десять человек. Следовательно, кто-то из этих десяти, именно кто-то из них, подсыпал яд. Поскольку самоубийство в данном случае можно, я полагаю, исключить, число подозреваемых, таким образом, сокращается до девяти. Итак, один из вас — убийца. Я говорю «один», хотя допускаю, что, возможно, и «одна».
— Этот бокал с коньяком Лехновичу подала я, — прервала полковника Эльжбета Войцеховская. — Значит, вы хотите обвинить меня в убийстве?
— Пока имен я не называю. Хотя следствием кое-что уже установлено, но предъявить конкретных обвинений мы еще не можем. Тем не менее вы все являетесь подозреваемыми. Поэтому мы обязаны предпринять ряд мер, и сегодня вы должны дать подписку о невыезде из Варшавы без разрешения органов милиции. Прошу иметь в виду, что вас будут вызывать на допросы, и не раз.
— Да, но я живу в Гливицах! — воскликнул профессор Бадович.
— А я в Кембридже, — счел необходимым сказать Генрик Лепато.
— Это не имеет ровно никакого значения, — возразил полковник. — Вы сможете выехать из Варшавы лишь в том случае, если это не помешает ведению следствия.
— А что установлено в ходе предварительного расследования? — поинтересовался адвокат Потурицкий.
— Прежде всего то, что все вы, давая свои показания, совершенно откровенно лгали.
— Ну, знаете, это уж чересчур! — возмутился адвокат.
— А с вами, пан адвокат, у нас при случае будет еще особый разговор. — Немирох произнес это таким тоном, что у Потурицкого мурашки побежали по коже. — Быть может, я дал не совсем точное определение — в ваших показаниях есть, конечно, и правдивая информация, но это касается лишь тех фактов, которые и без того не вызывают никаких сомнений. В то же время во всех ваших показаниях есть немалая доля неправды или же просто замалчиваний. А ведь вас предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний, и, несмотря на это, вы все-таки говорили неправду.
На этот раз Потурицкий не выказывал своего возмущения.
— Уже на основании этого, — продолжал Немирох, — можно возбудить против вас уголовное дело. Однако на первый случай пока этого делать не будем. При условии, конечно, что в своих последующих показаниях вы будете более строго придерживаться подлинных фактов. Я не рассчитываю, что находящийся среди вас убийца сам признается, но восемь правдивых показаний полностью могут гарантировать раскрытие преступления.
Поручик Межеевский напряженно наблюдал за лицами всех сидящих перед полковником. И вновь вынужден был признать свою несостоятельность. Ни на одном лице ему не удалось ничего прочесть. Перед ним были словно каменные маски.