По ходу пьесы. История одного пистолета. Это его дело. Внезапная смерть игрока. Идея в семь миллионов
Шрифт:
Пистолет принадлежал Голобле. Наверное, никто не знал это оружие лучше, чем он. У директора были к нему и боевые патроны. Я прекрасно помню, что после злополучного показа для прессы, когда наш пугач так подкачал, Голобля вызвал меня к себе в кабинет и вытащил пистолет из ящика стола. Он разрядил его при мне, вынув все пули из обоймы. Патроны кинул в пустую чернильницу на своем столе. Это было огромное аляповатое сооружение из металла. Еще директор Дербич получил ее в подарок от каких-то зарубежных туристов и даже не подумал забрать из «Колизея». Новый директор тоже ею не пользовался. Так что с момента появления у нас этой чернильницы в ней
Голобля вручил мне пистолет с пачкой холостых патронов и распорядился использовать его вместо пугача. Он заявил, что его «вальтер» осечек не дает. Действительно, ни разу не дал. К сожалению, и в тот день…
Именно директор Голобля пригласил Мариана Зарембу в нашу труппу. И гордился этим, ибо многие тщетно пытались залучить к себе в театр популярную кинознаменитость. Заремба начал сниматься еще студентом. Окончив институт, он всецело посвятил себя кино. Сниматься в фильмах и играть на сцене — это вещи разные. На съемках рабочее время не нормируется, иногда приходится выкладываться до изнеможения. Но зато между фильмами бывают долгие перерывы. Финансовые условия тоже иные, нежели у нас. Постоянных ставок нет, но бывают выгодные договоры на один или несколько фильмов. Работа в театре более регулярна, без сбоев, но и без длительных перерывов. У директора картины нет власти, как у директора театра. Зато у режиссеров прав гораздо больше. А если учесть, что Голобля всюду совал свой нос, во все вмешивался и даже мог отменить распоряжение режиссера, легко понять, что актерам и техническому персоналу пришлось с ним несладко.
У Зарембы отношения с директором сразу же не заладились. Почти на каждой репетиции доходило до обмена резкостями. Заремба, завоевав положение в кино и популярность у зрителей, считал себя великим актером, хотя, правду сказать, пока только подавал надежды, не более того. До гениальности ему было далеко. Но неудивительно, что голова у молодого человека слегка закружилась. Эта болезнь мне знакома со времени моей певческой карьеры. Сам я никогда не имел дела с кино, но, думаю, там у знаменитостей больше привилегий, чем у статиста или актера «на выходах». В театре же все должны были подчиняться Голобле.
Заремба повел себя в «Колизее» как капризная знаменитость и сразу испортил отношения с директором. Надо признать, Голобля все-таки подчинил себе новичка, но не без труда. Несколько раз доходило до крупных перепалок. Мариан часто грозил, что не продлит договора. Директор дорожил им: ведь Мариан давал хорошие сборы.
Но и Голобля иногда намекал, что придется расстаться. Все же, считаю, Заремба не собирался уходить из театра, где имел непосредственный контакт со зрителем и мог совершенствовать актерское мастерство, и директор не хотел отказываться от своего «выгодного приобретения».
Да и где Зарембе было бы лучше? У него был постоянный дублер, работа в «Колизее» не мешала сниматься в кино. Голобля же имел обеспеченный сбор в пьесах с участием популярного артиста, кумира молоденьких девиц.
Однако ссоры и закулисная борьба продолжались. Конечно, Заремба особенно не зарывался, но противоречил директору, где только мог. В прошлом сезоне, под конец мая, пресса напала на Голоблю за неудачную постановку «Гасдрубала» (пьеса прошла всего четыре раза), в министерство посыпались жалобы на директора. Сведущие люди рассказывали, что кто-то из актеров ходил на Краковское Предместье и просил снять Голоблю. Не знаю, правда ли, я особенно не вникал, но театр просто
Во всяком случае, на одном собрании (может, как раз на репетиции «Мари-Октябрь» к открытию нового сезона) директор заявил, что, как ему известно, в театре есть люди, которые хотят ему напакостить, но ничего, мол, у них не выйдет. И добавил, что знает организатора, бросив при этом выразительный взгляд на Зарембу.
Мариан в долгу не остался и парировал: «Если вы, пан директор, имели в виду меня, то напрасно себя так высоко ставите. Я такими пустяками не занимаюсь». Голобля буркнул, что он фамилий не называл, но кое-кто сам отозвался.
За три дня до убийства директор и Заремба на репетиции снова не на шутку сцепились. Марнан поспорил с режиссером из-за какого-то пустяка. Голобля, как всегда, вмешался, и, конечно, не на стороне Зарембы, хотя, как мне помнится, актер был прав. Как часто бывает, ссора разгорелась вовсю, а про повод к ней скоро забыли. И директор, и Заремба говорили о чем угодно, только не по существу спора.
Мои отношения с директором складывались, как я сказал, нормально. Правда, он сваливал на меня вину за все неудачи, свои и чужие, но я особо не огорчался, а выбрал такую тактику: слушать и не оправдываться. Это все равно бесполезно и только затягивает спор. Благодаря моему спокойствию Голобля быстро отходил после каждой вспышки, и между нами снова воцарялся мир. Я считаю, что директор по-своему мне симпатизировал.
Ведь добился же он, чтобы с начала сезона мне повысили зарплату, чуть ли не одному во всем театре.
Я его во всех отношениях устраивал. Как на помрежа он мог на меня безоговорочно положиться, а в то же время под рукой у него был человек, на котором можно подчас сорвать досаду. Да вот и в день убийства, двадцать восьмого сентября, он устроил мне скандал по поводу злополучного пугача, а ведь это было уже двадцатое представление после неудачного просмотра. Просто Голобля был не в духе и искал предлога, чтобы разрядиться.
Итак, что касается Голобли, приходится отбросить вторую версию: убийство Зарембы как средство отправить меня на виселицу. Понимаю, что и первая часть моей теории основана на зыбких предположениях. Безусловно, между директором и Зарембой случались недоразумения. Нельзя отрицать и того, что я видел Голоблю с пистолетом в руке. Машинист или осветитель, рабочее место которого на балкончике над кулисой, могут подтвердить это. Возможно, и кто-то из актеров также заметил. Но мне кажется, что за кулисами тогда никого не было, хоть я и не обращал внимания на такие мелочи. Теперь-то, находясь в тюрьме, я вижу, что следовало таскать с собой кинокамеру и фиксировать происходящее за кулисами. Тогда б я не сидел под замком.
Пулю в пистолет могли вложить и во время антракта. Правда, уже в первом действии Баська, выходя на сцену, берет у меня пистолет и кладет на столик в центре, но там он лежит до середины второго действия. Тогда, как указано в тексте, его хватает Мариан — Ружье и, угрожая собравшимся, пытается бежать.
Антракт между действиями длится около двадцати минут. Машинисты и осветители уходят с рабочих мест. За кулисами и на сцене никого не остается. Актерам не надо переодеваться или менять грим. Они отдыхают, пьют чай или кофе. Нет ничего легче пробраться на сцену и подменить патрон в пистолете на столике. Преступнику на руку и то, что кулисы и сцена в этот момент слабо освещены. Главный свет гасится, остаются лампочки послабее.