По ходу пьесы
Шрифт:
— Мы проверили сообщенные вами факты. У двоих людей мог быть, как вы правильно заметили, «намек на мотив». Первый из них Цихош. Заремба вытаскивал его из бесконечных денежных затруднений. Цихош, о чем вы не знали, заключил соглашение еще на два дубляжа. В связи с этим взял ссуду в кассе взаимопомощи и вернул Мариану долг. Правда, Заремба стал одним из поручителей, но кто же пойдет на убийство своего поручителя.
— Я не знал ни про дубляжи, ни про ссуду. Вообще о долгах мне говорил только Цихош. Заремба никогда не упоминал, что давал кому-нибудь взаймы.
— Не только, кстати,
— Я и не отрицаю, что покойный был хорошим товарищем.
— Мы разобрались и в некоторых, как вы выразились, сплетнях насчет режиссера и молоденькой актрисы. Вся история кончилась еще до переезда Зарембы в Варшаву, и вообще в этих рассказах было, ей-богу, больше недоброжелательства и выдумки, чем правды. Эта актриса вообще не была лично знакома со знаменитым киноактером, а с этого сезона играет в Кракове. Как видите, милиция не дремала и старалась мне помочь, проверив все факты.
— Спасибо.
— Есть и сообщение, лично вас касающееся. Дети и жена чувствуют себя хорошо, дома все в порядке. В школе тоже нормально.
Лицо арестованного исказила болезненная гримаса. Но он быстро овладел собой.
— Благодарю вас, пан прокурор. В таких случаях больше всего страдают дети. На них ляжет пятно: дети убийцы.
— Ваша жена обратилась в прокуратуру с просьбой разрешить свидание с вами.
— Нет! Никого не хочу видеть.
— На данной стадии следствия мы тоже против этого. Свидание будет разрешено лишь вашему защитнику. Пани Павельской в просьбе отказано. Кроме того, Павельская заявила, что от своих обвинений отказывается, что они были вызваны нервным потрясением в результате убийства и ее участия в нем. Она намерена воспользоваться также своим правом отказаться от дачи показаний на вашем процессе.
— Не понимаю.
— Кодекс предусматривает, что ближайшие родственники обвиняемого имеют право отказаться от дачи показаний. Ваша жена заявила, что намерена этим правом воспользоваться.
— Скажите ей, что может, если хочет, давать показания. Чем еще она мне навредит? Я сознаю свое положение и понимаю, что отсутствие одного свидетеля ничего не изменит.
— Должен также сообщить, — добавил прокурор, — что я ознакомил Барбару Павельскую с вашими показаниями, в первую очередь с письмом под заглавием «Моя биография». Она была потрясена.
Павельский вспылил:
— Зачем вы это сделали? Без моего разрешения?
— Это материалы следствия, — сухо заметил Ясёла, — и прокурор решает, показывать ли их и кому именно.
Поскольку мы стремимся выяснить правду, только правду и всю правду, я пришел к выводу, что следует показать этот документ лицу, которое сыграло в трагедии одну из главных ролей. Думаю, это принесло пользу вам обоим. Теперь вы знаете мнение друг о друге. Если бы так же откровенно вы объяснились несколько лет или даже несколько месяцев назад, до трагедии на сцене «Колизея» дело бы не дошло. Безотносительно к тому, вы подменили пистолет или кто другой.
— Не понимаю.
— Речь
После формальностей с протоколом арестованный был отконвоирован в тюрьму и снова водворен в камеру.
Глава IX. Второй пистолет
Очередной допрос подследственного состоялся четырьмя днями позже. Входя в хорошо ему знакомый прокурорский кабинет, Павельский сразу почувствовал, что в деле произошла новая перемена, и притом не в его пользу.
Машинистка совсем по-другому смотрела на него. Прокурор ответил на поклон легким кивком и сухо сказал:
— Садитесь.
Капитан милиции Витольд Лапинский, как обычно, сидел у окна, чтобы видеть лицо арестованного в полном освещении. Следователь не скрывал торжествующей улыбки. Павельский не ожидал неприязненного отношения со стороны людей, которые, как он думал, уже усомнились: так ли просто это дело, как поначалу казалось. Ведь во время последней беседы прокурор был любезен, даже доброжелателен — во всяком случае, так показалось Павельскому. Он говорил с ним о доме, о детях, пытался понять причины недоразумений между ним и женой. А сегодня вел себя совершенно по-другому. Павельский сидел на краешке стула, напряженный и сосредоточенный. Ждал, с какой стороны обрушится новый удар. И опасения его оправдались.
— Официально вас спрашиваю, — резко зазвучал голос прокурора, — признаетесь ли вы в убийстве Мариана Зарембы, которое произошло двадцать восьмого сентября? Спрашиваю, в частности, признаетесь ли вы, что, стремясь умертвить Мариана Зарембу, подменили пистолет системы «вальтер», заряженный холостым патроном, другим таким же пистолетом «вальтер» с пулей в стволе? А после этого, зная, что ваша жена, Барбара Павельская, по ходу пьесы «Мари-Октябрь» стреляет в Зарембу, вручили ей пистолет с боевым патроном с целью убить Мариана Зарембу?
— Я уже не раз вам говорил, что не признаю.
— Да, я слышал. И все-таки даю вам последнюю возможность. Признание вами вины и чистосердечное объяснение всех обстоятельств я готов воспринять как шаг, предпринятый совершенно добровольно, по вашей инициативе, являющийся актом раскаяния. Я учел бы это как смягчающее вину обстоятельство, определяя меру наказания, а суд, надо полагать, — при вынесении приговора. Не как прокурор, а как человек, как юрист, советую подумать.
— Я невиновен.
— Это окончательный ваш ответ?
— Да.
— Хорошо. Поступайте, как считаете нужным. Последствия ваших действий падут в первую очередь на вас.
Ясёла продиктовал машинистке фразу для протокола, несколько иначе изложив то, что сказал арестованный.
— Пани Янина, напишите, пожалуйста: «На поставленный прокурором вопрос отвечаю, что я невиновен и ничего не предпринимал с целью лишить жизни Мариана Зарембу. Я не заменял, в частности, пистолета с холостым патроном другим пистолетом с боевым зарядом и не вручал моей жене пистолета с пулей в стволе, вследствие чего на сцене был произведен выстрел, который привел к смерти Мариана Зарембы».