По холодным следам

Джентри Эми

— Боже мой, — бормочет Том себе под нос. Мы с ним сидим за кухонным столом, а девочки наверху спят в своих постелях. — Выходит, ее продали банде торговцев людьми, а потом какому-то наркобарону?

Даже странно, насколько в его устах эти фразы точнее складываются в связную историю, чем беспорядочные реплики дочери в комнате для допросов.

— Да, похоже на то.

Том наклоняется, опершись локтями о кухонный стол; он едва сдерживает себя, каждый мускул у него напряжен.

— А что сказали детективы?

— В общем-то, почти ничего. Просто брали у нее показания, задавали вопросы.

— Ну разумеется. Они не хотят упоминать

вещи, которые могут нас разозлить. Например, торговлю людьми или принудительную проституцию. Наверняка они знают об этом, но попросту не могут остановить! — На последнем восклицании муж срывается на крик. Он больше не старается приглушить голос.

— Да, вероятно, они что-то знают. Харрис упомянула специальное подразделение…

— В штате есть специальное подразделение по борьбе с торговцами людьми, — удивляет меня своей информированностью Том.

Я вспоминаю, какую огромную работу он проделал, к скольким поисковым организациям присоединился — группы поддержки для родителей пропавших детей, сообщества в «Фейсбуке». Интересно, сколько еще он знает того, чего не знаю я?

— Подразделение сформировали пару лет назад, после большого скандала в прессе. Однако было уже слишком поздно, чтобы спасти Джули. Но, пожалуй, мы должны радоваться, что сейчас она сможет помочь полиции. — Том тяжело вздыхает. — Как она там держалась?

— Джули держалась… молодцом, — говорю я. — Учитывая обстоятельства. Но один из детективов сказал мне, что она в шоке и ей нужно обратиться к психотерапевту.

— Конечно. Я найду кого-нибудь.

3

Всю первую неделю я вожу ее по магазинам. Честно говоря, я не знаю, чем еще заняться с этой взрослой женщиной, которая появилась вместо моей пропавшей тринадцатилетней дочери. Сейчас Джули двадцать один. У нее нет никакой одежды. Первые несколько дней я одалживаю ей свои вещи — по размеру она ближе ко мне, чем к Джейн, — но мне странно видеть ее в одной из моих строгих черных туник с огромным капюшоном, скрывающим ее светлые волосы: она кажется куклой, наряженной на похороны.

— Мне надо кое-что купить в «Таргете», — вру я. — Хочешь пойти? Можем и тебя заодно приодеть.

Когда-то Джули любила ходить со мной по магазинам перед началом учебного года. Особенно ей нравилось выбирать тетради, ручки и карандаши фиолетового, розового и ярко-зеленого цветов. Вдобавок к обычным джинсам, футболкам и нижнему белью я всегда покупала ей совершенно новый наряд для школы, и она неделями любовалась им, повесив на дверцу шкафа и считая дни до начала занятий. Я веду ее в тот же универмаг, который почти не изменился за минувшие восемь лет, и гадаю про себя, сохранились ли у Джули такие же приятные воспоминания об одном из немногих наших совместных занятий.

Но как только мы оказываемся в магазине, красные стены почему-то кажутся слишком агрессивными; флуоресцентные лампы, свет которых отражается в белом линолеуме пола, вызывают головную боль. Джули послушно следует за мной по магазину, будто она здесь впервые, а меня невольно передергивает при виде неоновых бикини, небрежно свисающих с вешалок, вискозных мини-платьев, валяющихся на полу под стойкой, и красно-белой мишени — логотипа «Таргета» — над корзинами с разноцветным нижним бельем. Если одежда в моем шкафу слишком мрачная для девушки двадцати одного года, то здесь все слишком хлипкое и пошлое для человека с таким лицом, как у Джули. Торопливо минуя отдел одежды, я наугад хватаю

терку для сыра из кухонного отсека, и вот мы уже неловко топчемся в очереди у экспресс-кассы.

Джули пристально разглядывает ряды шоколадных батончиков в ярких упаковках, и меня поражает, насколько это напоминает такое же смущенное топтание у багажной ленты с Джейн — молчание двух людей, пытающихся притвориться, что ничего особенного не происходит, ведь они всегда мало общаются. Разница в том, что Джейн и правда не хочет разговаривать — во всяком случае, со мной. Насчет Джули я не уверена. Но, какой бы беседы я ни ожидала, неуместно вести ее у экспресс-кассы магазина, даже если появилась пара лишних минут: женщина перед нами завязала спор о цене покупки. Теперь я, конечно, знаю историю Джули, но по-прежнему не знаю, что она чувствовала, проходя через все эти испытания, и что чувствует сейчас. «Только посмотри на нее, — думаю я, — глядит в никуда». Но я ошибаюсь. Как только мы оплачиваем покупку и садимся в машину, Джули говорит:

— А мне нравился тот фильм.

— Какой фильм? — удивляюсь я.

— «Маленькая принцесса».

Теперь я припоминаю диск на витрине возле кассы. Я мало что помню об этом фильме, кроме его исключительно яркой цветовой палитры. Одна из слезливых историй про сиротку, которую обижает злая директриса пансионата, держа ее в каморке на чердаке. Меня охватывает легкая паника.

— Почему ты не сказала, что хочешь его посмотреть? Мы купили бы диск.

— Все хорошо, не надо.

— Мы можем вернуться.

— Мама, я просто вспомнила.

Она умолкает, а я чуть не плачу. И вдруг Джули говорит:

— Тот индийский господин повсюду ищет девочку, чтобы передать ей наследство отца, но оказывается, что она все это время была рядом с ним.

Я хочу что-нибудь сказать, но не нахожу слов.

— Я иногда думала об этом, — продолжает она, поворачиваясь ко мне. Ее взгляд смягчается.

На улице начинается дождь. Мы мчимся к «Нордстрому», где я покупаю дочери охапки шелковых топиков, дизайнерские джинсы, кашемировые свитеры, рубашки с воротничком, блузки в народном стиле и простые тонкие футболки по пятьдесят баксов за штуку. Я покупаю ей кошелек, бумажник, ремень, пару коричневых мокасин из телячьей кожи, несколько пар босоножек и три пары туфель на плоской подошве разных цветов, тоже дизайнерских, пусть даже, поскольку логотип на внутренней стороне, никто не догадается, насколько они дорогие. Но я буду знать.

И Джули тоже знает, хотя я изо всех сил стараюсь прятать от нее ценники, увидев, как она, взглянув на ярлычок блузки, пытается незаметно вернуть ее на вешалку.

— Джули! — твердо говорю я.

Она кивает с легкой улыбкой, и я чувствую прилив восторга, сильного, как первый глоток кофе после хорошего ночного отдыха. Следующие два часа я стою у примерочной и подаю дочери одежду разных размеров, оттенков и фасонов: бюстгальтеры, блейзеры, даже купальники. Пока я размышляю, в какой шикарный ресторан мы ее сначала отведем, она приоткрывает дверь и тянет руку за меньшим размером платья ярко-синего цвета. Передавая его Джули, через глубокую пройму слишком просторного предыдущего размера я мельком замечаю у нее прямо под грудью пятно размером с монету. Черное, с голубовато-зеленым оттенком, но на синяк вроде не похоже. Дверь примерочной закрывается прежде, чем я успеваю расспросить дочь, но платье ей все равно не идет, так что в итоге мы его не покупаем. У нас есть масса других вариантов.