По колено в крови. Откровения эсэсовца
Шрифт:
— Так точно, сэр. Штурмбаннфюрер Дикман занимался во 2-м полку борьбой с партизанами. Но, сэр, я никогда не служил под его командованием. Я служил радистом саперного взвода. Радистом на передовой.
Лейтенант снова принялся перелистывать мою солдатскую книжку и, судя по всему, не обнаружил в ней документальных свидетельств моего участия в акциях против партизан. К тому же, и мое снаряжение, и снаряжение моих товарищей говорило о том, что мы действительно служили в саперном взводе, где я был радистом, и нигде больше.
Лейтенант взглянул на своего штаб-сержанта и приказал ему
— А куда вы нас везете?
— В Мильтенберг, в тюрьму для военных преступников, — ответил он.
Мы прибыли в Мильтенберг утром 11 марта 1945 года. Город был в руках американцев, хотя в отдалении была слышна стрельба. Весь наш взвод слез с грузовиков, и нас повели через открытое пространство, поделенное на обнесенные колючей проволокой участки со сторожевыми вышками. Нас довели до самого дальнего, который, судя по всему, предназначался исключительно для служащих СС. Большинство пленных были из 1-го полка СС «Лейбштандарт «Адольф Гитлер», из 9-й дивизии СС «Гогенштауфен» и 19-й мотопехотной дивизии СС.
К9 мне тут же подошел унтерштурмфюрер из 1-го полка СС «Лейбштандарт «Адольф Гитлер». На лице его застыла кривая улыбка. Под носом я заметил запекшуюся кровь. Вообще вид у него был неопрятный, волосы спутанные, небрит.
— А где же вас взяли? — издевательским тоном осведомился он с таким видом, будто изначально считал любой мой ответ заведомой ложью.
— В Бад-Херсфельде, унтерштурмфюрер.
Он сдавленно усмехнулся или кашлянул, я так и не понял.
— Ходят слухи, что ваша чертова штурмовая группа, струсив, перебежала к врагу.
— Нет, унтерштурмфюрер, нас взяли в плен в бою. Унтерштурмфюрер недоверчиво покачал головой.
— Видок у вас не тот, чтобы вас в бою пленили. Впрочем, это уже неважно. Приказов сдаваться пока что не написали.
— У меня во взводе двоих убили, унтерштурмфюрер, — ледяным тоном ответил я.
Не хотелось мне увязать в этом бессмысленном разговоре.
Мой собеседник рассмеялся.
— Трус несчастный. Ничего, твоей семейке крепко достанется. Тебе об этом известно?
Тут гауптштурмфюрер из 9-й дивизии СС «Гогенштауфен» встал между нами, и унтерштурмфюрер тут же ретировался.
— Где вы попали в плен? — спросил он.
— В Бад-Херсфельде, — повторил я.
— Здесь ночью холодно, — предупредил он. — А нам позволено разводить не больше пяти костров в этом закутке. Едва хватает, чтобы не околеть от холода.
Я поинтересовался у него, почему, мол, нас отделили от остальных? Ведь люфтваффе и вермахт разместили на одних и тех же огороженных участках.
— Союзники нам не хотят доверять. Они считают, что посади нас вместе с вермахтом и люфтваффе, как.мы тут же начнем подстрекать всех на бунт.
— Гауптштурмфюрер, что с нами будет?
— Знаете, шарфюрер, лучше вам об этом не спрашивать.
Ко мне
— Знаешь, сюда бы только чуток мебели, садик и еще фонтанчик, и здесь было бы совсем неплохо.
Я попытался улыбнуться, но из этого ничего не вышло.
— Лучше скажи, Фриц, что они с нами сделают?
— Что бы ни сделали, все равно мы будем в выигрыше — что может быть хуже передовой?
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Они спрашивали у тебя насчет Орадура-сюр-Глан?
— Спрашивали, — ответил он. — А с чем это связано?
С чем это связано, я сказать не мог. Оглядевшись, я заметил Бома, нервно расхаживавшего, словно зверь в клетке. Хайзер и Шультхайс устроились прямо на земле. Шпенглера нигде не было видно.
— Может, и зря мы все это затеяли, — сказал я Фрицу. — Каково теперь придется нашим семьям?
Моя фраза вернула его к действительности. Ведь тот, кто стрелял в Мёллера и Эрлихмана, видел и понимал, что мы сдались в плен добровольно. И еще — этот унтерштурмфюрер вроде бы даже слышал о том, что в Бад-Херсфельде американцам сдалась целая штурмовая группа. Может, все это и ерунда, конечно. Если сдача в плен нашей штурмовой группы успела стать притчей во языцех, в таком случае, опасность грозит всем семьям наших солдат.
27 марта 1945 года всех пленных усадили на грузовики и повезли на запад в куда более спокойный район под Кобленц. Я уже потерял счет допросам, проводимым как американскими, так и британскими офицерами, но, несмотря на то что ни одного не обходилось без вопроса о трагических событиях в Орадур-сюр-Глан, обращались с нами, в целом, весьма корректно.
Под Кобленцем нас разместили в деревянных бараках, причем, по иронии судьбы, в тех же самых, в которых мне уже пришлось побывать в 1940 году незадолго до нашего вторжения в Нидерланды и Францию. Все здесь выглядело по-прежнему, если не считать колючей проволоки да американских пулеметов на вышках.
В первых числах апреля нас снова ждала переброска. На этот раз в бельгийский Ассель, американский лагерь для военных преступников. И снова нам пришлось отвечать на вопросы представителя американского военного командования касательно СС и их деятельности во время войны. На всех этих допросах я составил для себя некий перечень акций, которые союзники относили к категории военных преступлений. Мне говорили о массовых убийствах, проводимых СС на территории России, Польши, Голландии, Франции, но, на мое счастье, ни в одной из перечисленных акций наш полк не участвовал, за исключением, правда, умерщвления мирного населения деревни Орадур-сюр-Глан. Многие из преступных акций приходились на 1 -й полк СС «Лейбштандарт «Адольф Гитлер», 3-ю дивизию СС «Мертвая голова» и в особенности на 4-ю танково-мотопехотную дивизию полиции СС, а еще больше — на 8-ю дивизию СС «Флориан Гайер» и 9-ю дивизию СС «Гогенштауфен». Я вздохнул с облегчением, узнав, что большинство перечисленных акций совершалось на Восточном фронте. Я же представил доказательства тому, что в период пребывания на Восточном фронте служил в составе 5-й дивизии СС «Викинг», а она принадлежала к числу немногих частей и соединений СС, которым практически нечего было вменить в вину.