По колено в крови. Откровения эсэсовца

Фляйшман Гюнтер

— Так вы спасли летчика? — удивился Бизель.

Нам всем вдруг страшно польстило такое внимание к нашим подвигам.

— А как бывает, когда начинается стрельба? — хотел знать Алум.

Мы начали было делиться впечатлениями, но тут вмешался Лёфлад.

— Вот так бывает! — заорал он, выставив вперед искалеченную руку. Все сразу поняли. Лёфлад обвел нас полным ненависти взглядом.

— Ну что, собачьи дети, еще хотите чего-нибудь узнать? — раздраженно спросил он.

И вновь уставился на убегавшую назад дорогу. И снова воцарилось неловкое

молчание.

Так, не говоря ни слова, мы просидели, наверное, с час. Послышались залпы русской артиллерии, и наши грузовики один за другим остановились. Схватив оружие и радиоаппаратуру, мы выскочили из кузова. Пока мы бежали к кювету укрыться, раздался торжествующий крик Лёфлада:

— Сейчас узнаете, как это бывает!

Под свист осколков снарядов мы стали отползать к лесу. Интенсивность артогня увеличивалась. На наше счастье, снаряды ложились далеко от нас.

— Это просто огонь на изнурение противника! — крикнул Брюкнер. Я был того же мнения. Иногда русские открывали беспорядочный, неприцельный огонь по нам, по-видимому, с одной целью, попугать нас, и чаще всего это им удавалось.

— На изнурение или нет, — подал голос Лихтель, — а их наблюдатели наверняка следят за дорогой.

Спорить с этим было трудно. Иначе как тогда русские обнаружили нашу колонну?

— Откуда стреляют? — спросил Алум.

Он был единственным из новичков, кто не перепугался.

— Кто его знает, — ответил Крендл. — Можно, конечно, сходить в разведку.

Из моего «Петрикса» слышался только треск. Другие наши подразделения укрылись в лесу где-то позади нас, но связи с ними не было. Завяжись перестрелка, мы бы не знали, кто и откуда бьет — наши или же русские. Вполне могло случиться, что мы стреляли бы по своим.

— Они нас засекли! — доложил Лёфлад.

И был прав — русская артиллерия перенесла огонь на дорогу. Сразу же заполыхали два «Опель Блица». Потом вдруг стрельба стихла, был слышен лишь треск догоравших автомобилей.

— Вроде кончилось. Или нет? — спросил кто-то.

— Наверное, перебрасывают орудия, — предположил другой.

— Незачем им перебрасывать их, они спокойно достанут нас и со старых позиций, — возразил я.

Из леса послышались крики, кричали по-немецки.

— Группа один! Рассчитайсь!

Потом уже другой голос осведомился, сколько нас и сколько потерь.

Потом из лощины послышался страшный грохот. Мне показалось, что сам лес взорвался — над нашими головами прошуршали снесенные кроны деревьев. Дрогнула земля, и мы едва не ослепли от вспышек взрывов. Грохот был настолько силен, что какое-то время я, кроме звона в ушах, не слышал ничего. Я видел, как Брюкнер шевелит губами, но расслышать его не мог и пытался понять по губам, что он хочет сказать.

— Куда нам теперь идти? — вот что хотел он знать.

Куда? Никуда. Лесная земля тряслась от разрывов снарядов, в обломанные стволы деревьев вонзалась раскаленная шрапнель. Земля была перепахана, словно тысяча демонов враз задумала заживо похоронить нас. Вокруг

плясали щепки. И вот посреди этого ада откуда ни возьмись появился олень. Он брел с поникшей головой, каждый раз вздрагивая от очередного взрыва.

Грохот унялся, \л олень исчез в дыму. Снова раздались голоса, личный состав пересчитывался. На этот раз ответов было меньше. Но из 2-го взвода уцелели все. Хотя слух ко мне все еще не вернулся, я каким-то образом почувствовал отдаленный взрыв в лощине. И снова лес превратился в ад, снова на нас обрушился град щепок вперемежку с комьями земли. Штотц упал навзничь и конвульсивно дергался, словно эпилептик.

Кто-то, тронув меня за локоть, ткнул пальцем в гущу деревьев. Прямо к нам бежали двое наших бойцов в охваченной огнем форме. Я порадовался, что не слышу их криков. Лес пропах пороховой гарью. Едкий дым раздирал легкие, и мне больше всего хотелось бежать отсюда. Бежать? Но куда? В какую сторону? Вокруг валились деревья, вскоре лес превратился в просеку. Наших грузовиков не было видно — их будто ветром сдуло канонадой. Наш солдат, в чем мать родила, в одних только сапогах сломя голову мчался по лесу с зажатой в руке винтовкой. Я по-прежнему ничего не слышал, но чувствовал, что обстрел прекратился, — земля больше не содрогалась, и на голову не летели щепки и земля.

Повернув налево, мы увидели русских пехотинцев, идущих в атаку после артподготовки. Они укрылись за остовами наших сгоревших грузовиков; я указал, где они, и решил пальнуть по ним из автомата. Я чувствовал, как оружие трясется в руках, но звука выстрелов не слышал. Метрах в 15 впереди я заметил группу солдат СС, которые вели перестрелку с русскими. Русские, в своих зеленых касках, на миг высунувшись из-за дымящихся грузовиков, давали короткую очередь и вновь исчезали. Брюкнер, Алум и Цайтлер швырнули несколько гранат, мы же продолжали обстреливать противника из автоматов.

Слух мало-помалу возвращался — стрельбу я воспринимал как звук рассыпанных и катившихся по полу горошин. Вскоре я уже разбирал свист пуль и разрывы гранат, громкие крики по-русски и по-немецки. Советы, казалось, оккупировали весь этот злополучный лес.

Я отдал приказ отходить в глубь лесного массива. Мы неслись сломя голову, спотыкаясь о поваленные деревья. Тут мы увидели сидевшего на земле тяжелораненого солдата СС. Правого глаза у него не было, ему снесло полчерепа, и мы имели возможность лицезреть обнаженный мозг.

— Я где-то посеял фонарь, — произнес он. — Вы его не видели?

Лёфлад молча протянул ему свой. Тот, взяв фонарь, не-сколько раз щелкнул выключателем и был страшно доволен.

— Я-то думал, что уже не найду его.

Цайтлер и Бизель попытались поставить его на ноги, но едва он поднялся, как мы увидели огромную зияющую рану на животе и вывалившиеся наружу кишки. Пришлось снова его уложить. Мы все перемазались в его крови. Считаные минуты спустя солдат изошел кровью и скончался.

В лощине позади снова грохнуло.