По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых
Шрифт:
Один из них, Кирсан, похожий на бульдога, а по прозвищу Киса, сначала промурчал, а потом прорычал:
– Вы, батюшка, того… Поосторожней с этим придурком! Мы его за драку взяли. Напал на нашего рыночного торговца лубочными картинками. Стал его бить и кричать, что торговать клеенками, где бабы с голыми плечами намалеваны, то же самое, что торговать самими бабами. Но при чем здесь это? Лубок он и есть лубок.
– Смотрят на лубок, а думают про лобок! – закричал взъерошенный Феофилакт.
– Вот видите, –
– Благословляю отпустить его! – решительно сказал отец Алексий.
Так иерей Феофилакт Авдеев оказался в доме своего бывшего семинариста, а ныне священника Алексия Преображенского.
В доме отца Алексия за чаем выяснилось, что Феофилакт давно уже почислен за штат, оставил жену, дочь и подвизался в Покровском Богородицком монастыре близ города Михайлова. Когда же отец Алексий начал расспрашивать его о жизни, юродствующий иерей не стал прикрываться мнимым безумием и поддержал беседу.
– Как же оставил ты служение священническое? – спросил его отец Алексий. – Ведь это долг твой. Законный долг…
– Так-то оно так… Только по милости Божией сподобился я благодать обрести. А благодать повыше долга будет, повыше закона. Вот она-то и подсказала мне, что надо делать, как жить.
– Так на ком же благодать может быть больше, чем на священниках, получивших ее в таинстве Священства? А ты, хоть и священник, правила священнические нарушил.
– Так-то оно так… А все ж на познавших любовь к людям и ко Христу благодать изливается поболе.
– А может, самомнения у тебя поболе, а не благодати? Как ты можешь нарушать правила, не боясь Бога прогневать?
– Так-то оно так… Только благодати без любви не бывает. А любовь все знает. Она даже знает, когда можно нарушить правила, по которым человек должен жить.
– Любовь к Богу у каждого христианина должна быть.
– Так-то оно так… Любить Бога каждый готов. А ты полюби-ка сначала своего ближнего. Грешника полюби. Ведь Господь пришел грешников спасти… Он за одну плохую овцу готов оставить сотню хороших. Хорошие и так спасутся, а плохие без Него погибнут.
– Значит, ты свое стадо оставил из-за одной паршивой овцы? А разве быть священником и любить грешников нельзя?
– Так-то оно так… Можно и не перетакивать. Только не для всех путь этот. А еще вот что… Не все могут кукарекать!
– Как это?
– А так. Ку-ка-ре-ку, не царствуй лежа на боку! – по-птичьи проголосил Феофилакт, подбоченясь и прискакнув, как молодой кочеток.
Батюшка, как человек начитанный и знающий, что такое юродство, все понял. Феофилакт, кукарекая про царя, сказал, что не каждый может обличать в грехах влиятельных людей, говорить им правду в глаза, не боясь пострадать за это.
Не успел отец Алексий обдумать свое умозаключение, как в избу кто-то постучался. Матушка Аграфена Филлиповна
– Здрасьте вам, – сказал важный диакон, заходя в дом Преображенских.
Увидев знакомого ему юродивого Феофилакта, он до того смутился, что из генерала превратился в завалящего денщика-денщиакона. Отец Алексий до того изумился этому, что встал навытяжку, как солдат, которому был дан приказ «смирно». А Феофилакт вдруг зафыркал:
– Фу, фу, уходи отсюда, Веня, уходи. Ты тридцать дымящих духов с собой притащил!
– Э, батюшка, ученый ты человек, а все в духов каких-то веришь, – сказал обиженный диакон Вениамин. – Учился ты, учился, да, видно, совсем заучился.
Вдруг юродивый иерей Феофилакт выскочил из-за стола и, схватив диакона за косичку, выволок его из избы, приговаривая:
– Не ходи солдат с косичкой в храм благословенный!
Важный гость не успел даже опомниться, как оказался на улице. Отец Алексий был просто ошеломлен и как статуя продолжал стоять навытяжку. А матушка Аграфена, наоборот, нисколько не удивилась.
– Знаешь, батюшка, какое тут дело? – сказала она. – Вениамин мне сейчас сказал, что помещик его в солдаты отдает.
– В солдаты?! За что в солдаты? – заговорил, очнувшись, отец Алексей.
– Известно за что… За блуд. Он сейчас за помощью к тебе приходил. Ну чтоб ты за него похлопотал перед помещиком. А свой порок хотел скрыть. Только Феофилакт обличил его, непутевого. Да и то верно, разве можно блуднику диаконскую косичку носить да в благословенном доме, в храме Божием, служить?
– Вот оно как… Да что ж Феофилакт не возвращается так долго? – забеспокоился отец Алексий.
– Он и не вернется, – ответила Аграфена, выглянув в окно. – Наш юродивый уже вон где – на краю села. Пошел странник в путь-дорогу…
Сев на лавку, матушка вздохнула тем вздохом сердобольной русской бабы, который может протянуться через бескрайнюю степь и взволновать широкую реку:
– Ий-ии-йэх-ма… Битый, загаженный людской молвою, а все ж Божий человек батюшка Феофилакт. Вот ведь… Живет наш юрод в нищете и поругании, и не важно ему, как жить. Лишь бы ко Христу поближе. Блаженно живет…
От изумления отец Алексий до того приподнял правую бровь, что она оказалась у него чуть ли не за ухом. «Эвон как заговорила…» – подумал он и рассеянно спросил.