По кому палка плачет? Рассказы о рязанских юродивых
Шрифт:
С тех пор беснование оставило ее.
Этот случай дошел до слуха архимандрита Илария, настоятеля Покровского монастыря в Солотче, тогда еще затерянной в глухой лесной Мещоре.
Отец архимандрит пожелал встретиться с юродивым иереем. И как-то, будучи в Михайловской Покровской обители, пригласил его в свою келью для разговора. Поговорили. А в конце беседы отец Иларий заметил:
– Ты вот всего-навсего заштатный, негодящий священник, а почитаешься повыше, чем я, архимандрит знаменитого, основанного самим князем Олегом Рязанским монастыря.
– Эка невидаль, – ответил иерей Феофилакт. – И разбойник может быть
– Ну ты молодец! – рассмеялся отец Иларий. – Только, говорят, не причащаешься?
Иерей Феофилакт, до этого корчивший дурковатую гримасу, посерьезнел и тихо вымолвил:
– Я всем говорю: без причастия нет счастия. А я счастлив. Значит – причащаюсь. И духовник у меня есть. У него исповедуюсь и в грехах каюсь.
– Грешен, значит… А почитаешься праведником. Как так? Может, ты и мне, грешному, посоветуешь, как праведность стяжать? – спросил архимандрит Иларий.
– Не царствуй лежа на боку…
Вскоре отца Илария перевели в Задонский Рождество-Богородицкий монастырь. Как-то была там на богомолье девица Надежда, послушница михайловского Покровского монастыря. Встретилась с отцом Иларием. Он вручил ей книжку творений святителя Тихона и сказал:
– Передай это в подарок иерею Феофилакту. И скажи, пусть он мне письмецо напишет.
Вернувшись в Покровский монастырь, Надежда передала юродивому книжку.
– Батюшка Феофилакт, – сказала она, – отец архимандрит просил вас письмецо ему написать.
– Наш архимандрит, наверное, хандрит… – задумчиво произнес юродивый, – а ты, Наденька, когда царствовать будешь, не лежи на боку.
Надя ничего не поняла, но вскоре получила от юродивого иерея написанное каракулями письмо к архимандриту Иларию.
Оно было написано на листке, который Феофилакт не счел нужным не только запечатать, но даже хоть как-то сложить. Так и передал раскрытым.
Надя, взглянув на листок, подивилась каракулям, которыми оно было написано. «Как курица лапой», – подумала она, вчитываясь в несколько нацарапанных строчек. А когда прочитала их, то пришла в недоумение. В письме было написано: «Ваше Высокопреосвященство и Высокопреподобие! Когда наши рязанские паломники придут в Соловецкий монастырь, вы уж их, как начальствующий, примите, и учредите, и обласкайте. А Надежду сделайте игуменией». «Чепуха какая-то, – подумала Надя. – Какое Высокопреосвященство? Какой Соловецкий монастырь? И, в конце концов, какая из меня игумения? Как можно передавать такое письмо уважаемому архимандриту? А ну как рассердится и прогонит с глаз долой?»
Задумалась Надежда: «А может, все ж таки есть здесь что-то, мне неведомое?.. Ведь этот Божий человек – предсказатель. Вот и создание Покровского монастыря под Михайловом он предсказал».
И вспомнилась Надежде слышанная недавно история о предсказании юродивого Феофилакта. Лет с десяток тому назад на месте Покровского монастыря была богадельня, в которой жило несколько девиц да стариц. Живал в ней и отец Феофилакт. И вот однажды взял он клубок ниток и стал делать замеры вокруг богадельни, приговаривая: «Здесь будет монастырская ограда». Потом набрал камушков, выложил их в центре своих замеров и торжественно объявил: «А здесь будет престол монастырского собора!»
И десяти лет не прошло, как Покровский монастырь перевели на место, которое обозначил иерей Феофилакт. Вспомнив
И несли бремя священноначалия архимандрит Иларий и матушка игумения Раиса, помня наказ юродивого иерея Феофилакта: «Не царствуй лежа на боку».
Юродивый Феофилакт. Иерей Феофилакт Авдиевич Никитин. Род. 8 марта 1779 г. в с. Хитрованщина Епифанского уезда Тульской губ. в семье диакона Богоявленской церкви Авдия. Окончил духовную семинарию. Женился, имел двоих детей. С 1806 г. служил священником в родном селе. В 1808 г. почислен за штат, «находясь в безумстве». Странничал. Часто проживал в михайловском Покровском женском монастыре. Скончался 30 авг. 1841 г. Погребен в с. Зимино Михайловского уезда Рязанской губ., напротив алтаря кладбищенской церкви.
Надо ли птичкой становиться?
Тульский мещанин Матвей Пляханов со своей супругой Клавдией допрашивали свою дочь, юницу Дуню, о том, с какой стати она собралась уходить в монастырь.
– Да посмотри ты на себя, Дунюшка, – увещевал ее Матвей, крестьянин-крепыш, от которого пахло ядреной махоркой. – Ты ж молодая, красивая, тебе замуж надо, деток рожать. Ну зачем тебе в монахини уходить?
– Да я, батюшка, в монахини-то, может, и не уйду, а вот девство свое соблюду. Может, Христовой невестой стану да тем и душу свою спасу.
Матвей, подивившись рассуждению, которое не ожидал услышать от своей дочери-тихони, взял себя в руки и умно заметил:
– А что, разве семейный человек свою душу не может спасти?
Дуня хорошо знала Евангелие и потому рассудила так:
– Почему не может? Может. Просто, по слову апостола Павла, безбрачным спасаться удобней. Несвязанному, батюшка, удобней на пути к Богу, чем связанному.
– Удобное безбрачие… Думай, что говоришь! И к чему тебе монастырь?
– Батюшка, народ как говорит? Молитва да труд от греха берегут. В монастыре грешить некогда! А оттого душа становится как птичка Божия! И радость от молитв бывает… тихая, умилительная.
Тут Матвей задумался. Птичка Божия… Радость… В чем она? Вина да яств он накушался вдоволь. Женщину познал. Богатство, пусть небольшое, нажил. Почет и уважение заслужил. А вот радости, такой, о которой Дунюшка говорит, не имел. Лишь в храме Божием после причастия невидимо вливалась она в душу, да и то, когда домой придешь и опять в заботы окунешься, с женой поссоришься, радость от причастия, как вода из решета, выливалась. А дочка-то верно говорит. В монастырях молитва да труд от греха берегут. И где она такой премудрости набралась? Видать, не зря ее с пятнадцати лет в Соловецкий монастырь на богомолье брали. Верно, там, в Преображенском храме, и преобразилась. Эвон какая богомольная выросла… Только ведь и в монастырях скорбей да болезней хватает. Здесь при случае хоть мы с матерью ее утешим, а там кто? Надо ли ей становиться Божией птичкой? Как бы крылышки наша Дунька не опалила, не упала да не разбилась.