По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Драбкин Артем Владимирович

Рядом с нами БАО [2] . Аэродрома, каким он должен быть в нашем представлении, нет. Самолеты садятся на большую поляну, и их затаскивают под елки и дополнительно маскируют. Немцы ищут их, заодно бомбят все соседние деревни. Солдаты из БАО соорудили что-то похожее на макеты самолетов и выставили их в нескольких километрах от нас, и обрадованные фашисты усиленно посыпали их бомбами. Жить стало спокойнее, «рама» [3] перестала висеть в воздухе.

2

Батальон аэродромного обслуживания.

3

«Фокке-Вульф-189»,

двухфюзеляжный самолет, за что красноармейцы его и прозвали «рамой».

Война для нас пока только тяжелый труд. Мы делаем все, о чем раньше и не помышляли. Роем щели, носим раненых, моем, стираем и т. д. Особенно трудно стирать. Нужно выстирать 75 пар белья, а к нему прикоснуться страшно — сплошная кровь. Спать почти не приходится. На войне ни с чем не считаются, лишь бы это было нужное дело. Ученые воюют рядовыми солдатами. Нам даже приказывали косить рожь (такая красавица, выше человеческого роста) и вязать снопы, а на другой день все сожгли, т. к. подошли немцы.

Нам дали адрес:

Действующая армия.

Полевая почтовая станция № 41.

Штаб армии. ПЭП-12.

Подразделение Фокина.

Срочно послала домой.

Вместе с нами в лесу части на переформировке. Это первые для нас люди, которые видели фашистов, дрались с ними. Мы с раскрытыми ртами слушали их — всему верили, но как же не хотелось верить нам в то, что они своими глазами видели, как наши девушки пьют и гуляют с немцами. Один из солдат запустил связку гранат в избу, где развлекались с немцами советские девушки, и сам чудом унес ноги.

Писать просто некогда, да и не разрешают. Пишу украдкой. Наши отступают. Смоленск уже несколько раз переходил из рук в руки. По дорогам идут измученные раненые в грязных окровавленных бинтах. Это не только те, которые могут быть эвакуированы пешком, это все, кто еще в состоянии как-то передвигаться. Лошади тянут пушки, колеса вязнут в песке, лошади измучены так же, как и люди, и солдаты тащат пушки вместе с лошадьми. Немцы сбрасывают десанты. В соседнюю деревню сбросили диверсантов в форме наших милиционеров. Их уничтожили, и теперь все мальчишки в деревне щеголяют в милицейских фуражках. Целыми днями над головой гудят самолеты — идут на Москву. Заметив что-нибудь подозрительное, несколько самолетов отделяются от остальных и начинают пикировать. Я почему-то еще ничего не боюсь. Самое страшное — смерть и страдание раненых.

Рядом с нами — разведрота. Ее командир познакомил нас с мальчиком Колей Руденко, ему 14 лет, а он замечательный разведчик, уже награжден орденом Красной Звезды. Он был в Артеке, и началась война. Когда он вернулся домой, чтобы попасть в свое село, ему нужно было перейти линию фронта. А немцы уже повесили его отца — председателя колхоза — и убили мать. Коля снова перешел линию фронта и стал разведчиком. В тыл к немцам он ходит вместе с девушкой. Мы с Октябриной (а она двадцать шестого года, ей еще не исполнилось пятнадцати лет) уговариваем капитана взять нас к себе в разведку.

Раненые все прибывают и прибывают. Мы уже сбились со счета — сколько раз передислоцировались. Среди раненых стало много немцев. Есть финны и другие сволочи. Наши (о, святая наивность!) думают всерьез перевоспитать их, им создают особые условия, но это на них не действует. Когда наших раненых проносят мимо них, они скрипят зубами от ненависти. А я с большим удовольствием прикасалась бы к удаву, чем к ним. Некоторым девчатам они плевали в лицо, и это, находясь в плену. А что они делали, если бы было наоборот? А финны еще хуже. У одного забинтовано все лицо, оставлен только один глаз, так он готов испепелить всех этим единственным глазом. Их эвакуируют в первую очередь вместе с нашими тяжелыми, носилочными. Но шоферы говорят, что почти ни один из немцев живым еще в госпиталь

не прибыл, наши умудряются расправиться с ними дорогой. Один немецкий летчик просил, чтобы перед смертью (они все считают, что их убьют) выполнили его последнее желание — показали ему Марию Ивановну, так называют наш новый реактивный миномет, превращающий в пепел все живое. Но их еще пока так мало, что мы и сами их не видели [4] .

4

Мария Ивановна — так поначалу называли гвардейский миномет, который вошел в историю под именем «катюша».

Немцы бросают листовки с портретом сына Сталина — Василия в форме летчика-лейтенанта (действительное ли это фото — мы не знаем). Пишут, что он и сын Молотова уже перешли к ним. Призывают сдаваться, говорят, что сопротивление бесполезно, обещают в самое ближайшее время взять Москву. На листовках печатают пропуска, с которыми можно являться к ним. Предлагают брать с собой котелки и ложки. Если нет пропуска, можно просто сказать: «Штыки в землю! или Сталин капут». Это будет служить пропуском.

У нас было закрытое комсомольское собрание — читали секретный приказ маршала Тимошенко об изменниках Родины. Находятся, оказывается, и среди комсомольцев такие сволочи, которые, пытаясь спасти свою шкуру, становятся на путь предательства. Не думаю, чтобы они поверили фашистским листовкам — слишком грубая работа, и надо быть последним идиотом, чтобы верить всему этому. Ларчик открывается просто — сволочи, шкурники, трусы, предатели.

Обо всем, что происходит, можно сказать словами Пушкина: «…и смерть, и ад со всех сторон». Писать не хочется, да и нет возможности, и категорически это запрещено. Пишу во время так называемого отдыха. А кто был на войне, тот знает, что такое отдых. Валишься замертво, не разбирая, куда, и, еще не прикоснувшись к тому, на чем тебе придется лежать, засыпаешь.

О нас теперь уже не скажешь не нюхавшие пороху, мы давно уже приняли боевое крещение, и нас теперь не обманешь звездочками на крыльях, как было в Брянске в июле. Мы и по силуэтам и по звуку различаем и «Юнкерсы», и «Мессершмитты» и «Фокке-вульфы» — они висят постоянно над нами, и невозможно себе представить небо без них.

Мы — в Алексине.

Не хватает слов, чтобы описать этот райский уголок. Густой сосновый бор на высоком берегу красавицы Оки. Идешь по этому необыкновенному лесу, и вдруг в самом неожиданном месте появляется сказочный дворец с резными башнями и крылечками, с витыми лесенками, невиданными куполами, и не верится в реальность происходящего, и кажется, какие-то волшебные силы перенесли тебя в мир сказки. И тебе чудится, что на крылечке стоит Василиса Прекрасная, а из-за ближайших сосен вот-вот появится Иван-царевич на сером волке. Но все эти сказочные домики-дворцы, так непохожие друг на друга, с таким искусством и любовью кем-то созданные, от которых русским духом пахнет, — забиты до отказа ранеными. На каждом шагу видны указатели — ППГ №…, ППГ №… и т. д. [5] .

5

ППГ — полевой подвижной госпиталь.

Немцы знают, что здесь расположились госпитали, самолеты забрасывают листовками. Обещают не бомбить, предлагают после выздоровления отправить по домам. Раненых грузят на баржи и отправляют по Оке. Город бомбят.

Мы пока еще ничего не боимся. Во время бомбежки Олюшка, Ира и я находились в столовой. Все убежали, а мы съели по несколько порций и ушли, не дождавшись конца бомбежки. Долго не могли попасть на нужную дорогу, спорили, предлагали разные варианты, на ходу сочиняли: сошлись и заспорили, как ближе до Алексина, до города дойти. Девчата наши поют: