По морю прочь
Шрифт:
Оставшись одна, она сжала кулаки и стала колотить ими по спинке стула. Она была похожа на раненое животное. Она ненавидела смерть. Смерть вызывала у нее негодование, гнев, приводила ее в неистовство, как будто это было живое существо. Она отказывалась отдавать своих друзей смерти. Она ни за что не хотела капитулировать перед мраком и небытием. Она начала ходить по комнате, потрясая кулаками и пытаясь сдержать слезы, которые текли у нее по щекам. Наконец она села, но все равно — не сдалась. Перестав плакать, она выглядела упрямой и сильной.
Тем временем в соседней комнате Уилфред беседовал с миссис Торнбери, причем гораздо свободнее, чем в присутствии жены.
— Хуже всего в этих краях, — сказал
К его искренней печали явно примешивалось раздражение.
— Пеппер сказал мне, — продолжил он, — что съехал из дома, посчитав их слишком беззаботными. Говорит, что они никогда как следует не мыли овощи. Бедняги! Они заплатили страшную цену. Но я это видел много раз и продолжаю видеть: люди как будто забывают, что такие вещи могут случиться, а они случаются и застают всех врасплох.
Миссис Торнбери согласилась, что они были весьма беззаботны и что нет никаких оснований полагать, будто Рэчел подхватила лихорадку в экспедиции. Поговорив еще немного на другие темы, она оставила мистера Флашинга и грустно побрела по коридору в свой номер. В том, что такое случается, должен быть какой-то смысл, думала она, закрывая за собой дверь. Просто поначалу нелегко понять, что он есть. Происшедшее кажется таким странным, таким невероятным. Да, всего три недели назад — даже меньше, две — она видела Рэчел; закрыв глаза, она и сейчас почти видела ее перед собой — тихую, робкую девушку, которая собиралась замуж. Миссис Торнбери представила все, чего она лишилась бы, если бы умерла в возрасте Рэчел, — детей, семейной жизни, всех удивительных чудес и глубин, которые, как ей сейчас казалось, разворачивались перед ней день за днем, год за годом. Ошеломление, из-за которого ей было трудно думать, постепенно уступило место противоположному чувству: мысли потекли очень быстро и ясно; оглядываясь на события своей жизни, она попыталась выстроить их в какой-то порядок. Несомненно, было много страданий, много тягот, но в целом, конечно, они вполне уравновешивались счастьем — упорядоченность, безусловно, главенствовала. Но и смерть молодых вовсе не была печальнее всего на свете — она уберегла их от стольких бед, стольких лишений. Умершие — миссис Торнбери вызвала в памяти тех, кто почил рано, случайно, — были прекрасны, они часто ей снились. Со временем и Теренс поймет… Она встала и начала беспокойно ходить по комнате.
Беспокойство ее было крайним — во всяком случае, для женщины ее лет, — а для человека с таким ясным и проворным умом, как у нее, весьма непривычно было испытывать такую растерянность. Она не могла ни на чем остановиться, поэтому вздохнула с облегчением, когда дверь в номер открылась. Миссис Торнбери подошла к мужу, обняла и поцеловала его с необычной нежностью, а когда они сели рядом, стала гладить его по голове и расспрашивать, будто он был ребенком — старым, усталым, ворчливым ребенком. Она не сказала ему о смерти мисс Винрэс, чтобы не беспокоить, — он и так в последнее время был чем-то расстроен. Она попыталась выяснить причину. Опять политика? Что там учинили эти ужасные люди? Она провела все утро за обсуждением политики с мужем, и мало-помалу предмет их разговора стал вызывать у нее живейший интерес. Однако то и дело произносимые ею слова казались ей бессмысленными.
За обедом несколько человек заметили, что постояльцы гостиницы начали уезжать: каждый день их становилось все меньше. На обеде присутствовало всего сорок человек вместо обычных шестидесяти. Это подсчитала престарелая миссис Пейли, оглядываясь вокруг бесцветными глазами. Она сидела за своим столиком у окна. Ее компания обычно
Она была, против обыкновения, подавлена. Остальные, заметив, что у нее красные глаза, и догадываясь о причине, изо всех сил старались поддержать между собой оживленную беседу. Она терпела это несколько минут, поставив локти на стол, не притрагиваясь к супу, но вдруг воскликнула:
— Не знаю, что чувствуете вы, но я просто не могу думать ни о чем другом!
Мужчины пробормотали что-то сочувственное и изобразили на лицах печаль.
Сьюзен ответила:
— Да, это так ужасно! Только подумать, такая милая девушка, совсем недавно помолвленная — этого не должно было случиться, слишком это трагично. — Она посмотрела на Артура, как будто призывая его на помощь, чтобы он сказал нечто более подобающее.
— Удар судьбы, — коротко выразился Артур. — Но все-таки какая была глупость — отправляться вверх по реке. — Он покачал головой. — Им следовало быть умнее. Нельзя ожидать от англичанок той же выносливости, которой отличаются туземные женщины, привычные к этому климату. Я хотел было предупредить их в тот день за чаем, когда эта тема обсуждалась. Но такие вещи говорить нет смысла — только восстановишь людей против себя, а изменить ничего не сможешь.
Престарелая миссис Пейли, которая до этого момента была занята супом, поднесла ладонь к уху, давая этим понять, что ей хочется знать, о чем идет речь.
— Вы слышали, тетя Эмма? Бедная мисс Винрэс умерла от лихорадки, — ласково сообщила ей Сьюзен. Она не могла говорить о смерти громко или даже обычным голосом, поэтому миссис Пейли не расслышала ни слова. Артур пришел на подмогу.
— Мисс Винрэс умерла, — сказал он очень отчетливо.
Миссис Пейли чуть наклонилась к нему и переспросила:
— А?
— Мисс Винрэс умерла, — повторил он. Ему пришлось напрячь мышцы вокруг рта, чтобы не рассмеяться и повторить в третий раз: — Мисс Винрэс. Она умерла.
Миссис Пейли было трудно не только разбирать слова; факты, выходившие за рамки ее обыденной жизни, достигали ее сознания тоже не сразу. Казалось, тяжелый груз лег на ее мозг, но не остановил, а лишь замедлил его работу. Не меньше минуты она сидела с туманным взором, пока поняла, что сказал Артур.
— Умерла? — с недоумением произнесла она. — Мисс Винрэс умерла? Боже… Это очень печально. Но я совершенно не помню, которая из них была она. У нас тут появилось столько новых знакомых. — Она обернулась к Сьюзен за помощью. — Высокая темноволосая девушка, почти хорошенькая, с ярким румянцем?
— Нет, — возразила Сьюзен. — Она была… — но замолчала, отчаявшись объяснить миссис Пейли, что та думает о другой девушке, — это все равно было бесполезно.
— Как же так она умерла? — продолжила миссис Пейли. — Выглядела такой крепкой. Но ведь люди пьют эту воду. Никогда я не понимала — зачем. Кажется, так просто — велеть, чтобы в номер ставили бутылку сельтерской. Это единственная мера предосторожности, которую я всегда принимала, а уж я-то побывала во всех частях света — в одной Италии не меньше дюжины раз… Но молодым кажется, что им виднее, а потом они расплачиваются. Бедняжка, мне очень жаль ее. — Тут, однако, необходимость смотреть в тарелку с картофелем и есть поглотила все ее внимание.
Артур и Сьюзен втайне надеялись, что тема исчерпана, поскольку им этот разговор был неприятен. Зато Эвелин не была готова переключиться на что-то другое. Почему люди не говорят о том, что действительно важно?
— Вас, наверное, это совсем не трогает! — сказала она, гневно повернувшись к мистеру Перротту, который все это время сидел молча.
— Меня? О, напротив, — ответил он смущенно, но с явной искренностью. Вопросы Эвелин и у него вызывали чувство неловкости.