По наследству
Шрифт:
– Я думала, что в Фениной хате русские живуть, а ты говорышь цыгане.
– Приехали из Ровеньков, расползлись по всему поселку и сеют зло.
– Куда же милиция смотрыть?
– Милиция с них дань собирает, еще предупреждает, когда облавы будут.
– Ну, надо же?
– Вот пусть оденет дед Федор свой полковничий мундир и стукнет кулаком по столу под носом у начальника горотдела – когда порядок будет?
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялась Лида, – порядка во всей России нету. Пенсию задерживають, шахтерам не платять, народ злой. А дед Федор уже
– Прышел на работу, говорю, сестра померла. Мне начальник – беры, Филиппович, любые доски, делай гроб. А я не стал. Кабы мне внуки дали пять тысяч, тогда бы сделал.
– Мы за четыре с половиной купили уже обитый, – вставила Саша.
Я ему:
– Чем хвалися? Родная ведь сестра была, хоть бы постыдился такое говорыть.
Он:
– Не встревай, я до брата прышел по делу. Мы, Федор, прямые наследники, давай в наследство вступать.
Так Федор – молодец, правильно ответил:
– Если я помру, значить, ты и у моих внучек всё заберешь?
Дак он аж побелел…
– Я там всё делал.
– Делал, так тебе Маня платила и кормила.
Ушел не солоно хлебавши… Жадный – и ртом и жопой бы хапал.
Лида вывалила, как отходы на свалку, наболевшее и засобиралась, положив сверточек мебельных гвоздей в тканевую сумку.
– Там у нас яблок много, портются, прыходи – наберешь, – сказала она напоследок.
– Спасибо, не надо, – Саша провожала взглядом бабу Лиду, напоминающую со спины клопа-черепашку.
«Ну и дед! У меня и мысли не возникло, что юридически он, конечно, прав. Я – простуха, о человеческих законах думала: на маму было завещание, мама умерла, значит, нам детям мамино. Оказывается, деды главнее».
– Что ты хочешь? Старое поколение, с дерьмом не расстанутся, – начал обсуждение темы наследства Гоша, – брось ты свои ночные вылазки, пусть дед Валентин заботится о сохранности.
– Он даже не сообщил о своих притязаниях – «Лида сволочь», и больше ничего. Все-таки я схожу к нему.
Малоприветливо встретил дед внучатую племянницу, пыхтел и хмурил брови. Саша знала много оттенков в обращении с людьми, для начала она «включила дурочку», наивно, хлопая ресницами, сказала:
Оказывается ты, дед, баба Аня и дед Федор – вы главные наследники, а мы с Гошей – с боку-припёку. Продавайте сами, и смотрите теперь сами за домом.
Какую внутреннюю работу проделал дед, осталось неизвестным. Может, вместе с Клавой принял тяжелое решение, а может, подточили его устои непритязательные Федор с Анной, но, нахмурившись еще больше, он объявил:
– Здоровья нету смотреть за Маниной хатой, ты ближе живешь, вот и хлопочи. Не надо мне ничего.
– Что ж, если продам, то тебе, как прямому наследнику выделю часть. Только продать не просто будет. Место проблемное. Состоятельный человек не захочет жить в такой дыре, ну а у бедных сейчас денег нет. Уже спрашивали две семьи беженцев, одни дают два, другие три миллиона, и то нужно ждать пока
Сказано это было уже деловым, далеким от юродства тоном, так что дед поплямкал губами и немного повеселел.
– Ладно. Продавай. А там посмотрим.
Шкафа, однако, не было видно. Понятно. Продан.
Осень, сделав два легких шага – сентябрь и октябрь, почти не капризничая, тряхнула подолом, и появились пестрые листвяные циновки. Еще седьмого ноября было до уютности тепло. Праздник, когда-то уважаемый за повод сплоченно выпить на второстепенной улице, чтобы бодро прошагать по главной с флагом или портретом члена политбюро, перешагнув 75-тилетие, был не нужен и не интересен, как больной старик. И вот пришла к больному сострадательная родня – редкая кучка пожилых коммунистов. Они устроили митинг с транспарантами: «НЕ ПРИЗНАЕМ НЕУДАЧНЫЕ РЕФОРМЫ», «ЕЛЬЦИН – ВРАГ СВОЕГО НАРОДА», – которые заслонили двухметровые сапоги воина-памятника.
Саша, не уловив робкого звука праздника, вычищала от сажи хода своей печки, а к вечеру занималась еще более неприятным делом – чистила и разделывала пять небольших рыбин, которые отец приобрел на вокзальном базарчике у рыбаков.
Восьмого бахнул мороз с нешуточным восточным ветром, усиливающим вдвое неприятный эффект. Саша с досадой поглядывала из окна, как гнал сквозняк к порогу темные листья. Анатолий отвел душу жареной рыбой, потом, заскучав, отправился к Вальку с Раей распить бутылку.
Соседи во всех смыслах жили плохо: в доме грязно, сами зачуханные, скандалы часты – но гостей любили.
– О-о-о! Тимофеич! Заходи, – татарское лицо Раи прыснуло радостью.
Скользкая бутылочная шея сообщила ладони прохладу, и с нежным внутренним хлюпом, с сияющей медалькой-крышечкой поллитра описала дугу из кармана куртки на стол.
Помимо хмельного каляканья, Анатолия ждал сюрприз. Как в тени пенька скромно вылезла бледная поганочка, так и в закопченной комнатушке на облезлом табурете сидело худосочное создание с осветленной стрижкой. Создание преданно повело зелеными глазами на Анатолия, и он понял: «Вот, наконец, судьба после огрызков дала мне чудо-фрукт».
Всё было чуть проще. Не считая постыдного обнаружения Сашей Раи в отцовской машине, соседка дважды приводилась в дом Анатолием. Нюся возмутилась шашням сына с мужней женой, тем более соседа. Саша пообещала выправить ситуацию. Она перемахнула через забор, цыкнула на двух кобельков и впервые в жизни вошла в убогое соседское жилище.
– Я вас прошу больше не бывать в доме отца.
Виноватая Рая не посмела отлепить глаза от умерщвленной домашней птицы, лишенной наполовину оперенья коричневыми от крови пальцами хозяйки. Она знала, что воевать с Сашей «в лоб» не получится. Поэтому принесла как-то на заре мертвую дворняжку и положила ее под стеной Сашиной кладовки, предварительно разведав, что приболевший Лютин будет в доме.