По наследству
Шрифт:
– Слу-шай, – смотря лисой и растягивая слово, сказала она, – а помянуть бабушку? Привези чего-нибудь «выпить-закусить».
– Ла-дно, – в тон ей протянул Гоша.
Обед был готов, Саша с Ольгой устраивали рукомойник для тех, кто приедет с кладбища.
– Ну всё, похоронили бабу Маню, – брат подал Саше свидетельство о смерти.
– Хм… Зачем было затевать всю эту проволочку? Оля, посмотри, что они написали.
Ольга прочла: «Причина смерти неустановленна ввиду гнилостного распада».
– Так они даже не подходили к ней. Как всегда поиздевались над мертвой и над живыми. Подлое
– Гоша, ты бы поел, – предложила Ольга, она очень ценила брата подруги.
– Я не знаю, когда теперь есть смогу. Да, Саш, собери чего-нибудь для кладбищенских.
– Ты же вчера им возил.
– Это в контору. Бухгалтерша попросила.
– Ы-их! – какой-то вздох попутный, но за ним мысли: «Ведь заплатили же вчера, и не мало. Сколько можно харлать? Как не стыдно быть дешевкой и крохоборкой», – однако Саша пошла собирать пакет.
К родственникам, которые вернулись с кладбища, добавились соседи, они поленились ехать на кладбище, но помянуть Маню считали святым долгом. Все скамьи и стулья заняли за столом. Крестные отцы внуков: почтенный старик Владимир Иванович – Гошин, и более мелкий, с перекошенным лицом после инсульта – Сашин; их вдовые соседки предпенсионного возраста; Митя, которого все звали Микой – недавно прижившийся на улице, имеющий четыре судимости за карманные кражи; Настя Балаболиха – беспардонная пожилая женщина, большая любительница выпить; чета Плахтюковых, – взяли в руки ложки.
– Царствие небесное, – крестясь, сказала набожная Люба Плахтючиха и зачерпнула кутью.
Саша наполняла последние тарелки вторым блюдом, когда сновавшая между столами и коридором Ольга спросила:
– Что за картины были у бабы Мани?
– Натюрморт и пейзаж, написанные маслом. А что?
– Я так удивилась, когда сваха бабы Ани сказала, что она хочет забрать картины на память.
– Пускай берет. Их покойный муж бабы Ани написал, – и, зная мечту Ольги иметь какую-нибудь картину, добавила, – они бы тебе не понравились.
Последние тарелки Саша сама понесла, чтобы, наконец, освободившись, побыть с родственниками. Она решила не говорить о найденных деньгах, потому что славы покойнице это бы не прибавило. Но если бы деньги были годные, она бы их отдала Гоше и всё равно никому не сказала бы об этом.
– Саша, можно я заберу шкаф для внучек? – спросила жена Фёдора, Лида.
– Каво? Шифонэр мой! – безапелляционно объявил дед Валентин.
– У вас есть. На что вам еще? – возмутилась Лида.
– То будеть Клавын, а этот мой.
– Ну беры, ни детей – ни плетей. В могилу с собой положишь, – было видно, что Лида расстроилась донельзя.
Саше хотелось бы шкаф отдать бабе Лиде, но дед Валентин объявил, что прямо сейчас пойдет за тележкой. Куда ж устоять под таким напором.
– А я одёжу заберу, – сказала баба Аня.
«Хорошо, – подумала Саша, – избавлюсь от этой горы под навесом».
Жадность и небрезгливость родни имели происхождение из детства – так думалось Саше. Дети тянут любую грязь в рот, ссорятся из-за игрушек и всяких пустяков, настырничают. Она почувствовала себя Гулливером в стране лилипутов, умилилась этому сравнению, и опять ее внутренняя свобода преобразилась – воздушный шарик, маленький, не раздутый до своих возможных размеров поблескивал.
– А вы землю взяли? – обратилась Саша к бабе Ане.
– Саша! Миленькая!
«Ну, вот, дети неразумные», – сказала сама себе Саша и снова обвела всех с высоты Гулливерского роста.
Валек, тихо наклюкавшийся, оторвал голову от края стола, еле раскрыл мутные глаза и козлиным голосом, которым он всегда говорил, когда напивался, проблеял:
– Т-т-а-а-а-м-м, – и указал скрюченной посиневшей кистью руки в сторону навеса.
Саша просмотрела каждый сантиметр, но нигде ничего похожего на кладбищенскую землю не было. Периодически, она подходила к полусонному соседу, трогала его за плечо и проводила дознание:
– Васильевич, в чем была земля?
– В г-а-а-а-зете, в к-а-а-а-рмане привез.
Валек гримасничал – растягивал рот в улыбке, хмурил брови, ставил их домиком, как у Пьеро, как-то весь корёжился и привлекал к себе озабоченное внимание. Сердобольная баба Аня уговаривала его поесть, он мычал и, глядя на тарелку с борщом, покрытым оранжевой коркой жира, шипел, выпуская пузыри слюны.
По традиции на следующее утро после похорон нужно нести на могилу поминальный завтрак. И хоть души внуков бабы Мани кривились от любых ритуалов, они поехали на кладбище, заодно, Саша собиралась взять горсть земли для церковного отпевания. Холмик свежей глины с венком «от внуков» и тремя букетами осенних цветов был расположен в конце кладбища. «Далеко от мамы», – с сожалением подумала Саша. Она хорошенько огляделась, выискивая приметы, чтобы в дальнейшем не путаться в поисках. Легче всего было ориентироваться по абрикосовым деревьям, посаженным в ряд от одной лесополосы до другой. Вороны, нахально сидящие на крестах и памятниках совсем близко, предвкушали поживу, но Саша, глядя на их крупные тела, решила отдать еду первому встречному. Встреченных было двое – пожилые мужчина и женщина медленно шли, разглядывая памятники. Женщина приняла сверток из рук Саши и перекрестилась, спросив прежде имя умершей.
Гоша привез сестру к церкви, а сам уехал в свой магазин. В церкви шла служба. Немногочисленные прихожане сосредоточенно внимали батюшке. Саша на цыпочках подошла к прилавку, где продавались иконки и крестики, и купила пять свечей.
– Обязательно поставьте себе «за здравие», – порекомендовала довольно молодая служка.
«Стыдновато себе заказывать здоровья. Это должен кто-нибудь другой попросить за меня. Бог сам знает, чего я стою», – подумала Саша. Одну свечу, она воткнула в узелок с землей и поставила его на поминальный стол. Еще одну она зажгла в память о матери, а три остальные поставила перед иконами Спасителя, Божьей Матери и Николая Угодника.
Саша не понимала, насколько глубока ее вера, но, посмотрев на иконы, представив мучения Христа и услышав певчих, она бросилась в омут совести, который, казалось, не имел дна. Слезы бежали по лицу и скатывались на воротник черной водолазки. Остановить их – она знала – не сможет, как нельзя изменить свои прошлые поступки. Старушки заметили ее горе и не стали шипеть за непокрытую голову.
Узелок с землей нужно было отнести обратно на кладбище. Теперь, уж никуда не спеша, Саша проведала могилки матери и деда Тимофея – мужа бабы Нюси. Ноги так устали, что чувствовался любой мелкий камешек через подошвы туфлей. «Приду домой и завалюсь спать», – мечтала умиротворенная Саша, бредя к автобусной остановке.