По нехоженной земле
Шрифт:
Потом в эфир неслись позывные отдельных станций — тоже безрезультатно. И
снова без адреса:
— Всем, всем, всем...
И опять молчание.
«Радиоволнение» охватило нашу маленькую семью. Все напряженно ждали.
Терзались сомнениями в мощности нашей станции. Гадали, где и кто впервые услышит
наш голос.
Вася Ходов внутренне волновался, может быть, больше, чем каждый из нас. Но
самообладание у этого юноши было поразительное, и
спокойным и даже безразличным. Он подолгу просиживал, нагнувшись над столом и
подперев щеку левой рукой, а правой, казалось, небрежно играл телеграфным ключом.
Глядя в это время на Васю, можно было подумать, что он о чем-то замечтался, забыл о
своих обязанностях и пальцами правой руки бессознательно выстукивает какой-то
мотив.
В перерывах между работой, на наши вопросы — не услышали? молчат? — он
отвечал спокойно и немногословно:
«Нет», «не отвечают» или «не слышат».
Но мы знали, что наш Вася волнуется. Его поза почти всегда менялась, когда он с
передачи переходил на прием. Переключив рубильники, он садился на спинку стула, а
ноги ставил на сиденье. Мы уже успели заметить, что в таком неудобном положении
Вася часто монтировал какой-либо сложный прибор, разрабатывал новую схему или, не
отрываясь, читал понравившуюся книгу. Такая поза всегда говорила о том, что наш
юный товарищ чем-то взволнован, решает какую-то трудную задачу.
Взгляд радиста был сосредоточен, а руки плавно и нежно скользили по
регуляторам приемника, точно Вася ощупывал эфир. Иногда руки замирали. Тогда Вася
весь превращался в слух... [111]
Слушать эфир, выловить из него нужное, поймать еле слышимую волну
слабенького самодельного передатчика какого-нибудь радиолюбителя — вот что было
настоящей работой Васи. Любовь к радио пробудилась у него еще в детстве.
Постепенно он стал мастером своего дела. Сидя у аппарата, он больше всего любил
слушать.
Мало того. Эта черта, пожалуй, была самой важной в характере Васи; и в быту он
очень любит слушать. Слушает внимательно, сосредоточенно и неподвижно. Только
пальцы мягко, то в одну, то в другую сторону, плавно поворачивают первый
попавшийся под руки предмет, будто Вася и в эти минуты настраивает свой приемник.
Сам он говорил очень мало. За все время пребывания на острове вряд ли сказал в
среднем по фразе в день и ни разу не повысил голоса.
И вот однажды он изменил своему характеру. Произошло это так.
Поздней ночью 23 сентября из радиорубки раздался громкий крик Ходова:
—
Нужды в этом требовании совсем не было. Я сидел за книгой. В домике стояла
абсолютная тишина. Я сейчас же бросился в радиорубку.
— Есть связь! — шопотом сообщил Ходов.
Я понял, что минуту назад в ненужном громком окрике разрядилось его
многосуточное нервное напряжение.
Приемник отчетливо передавал позывные нашей станции. С нами говорил
любитель коротковолновик из города... Кологрива!
Где же этот славный Кологрив?
Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Все только разводили руками.
Тем временем беседа между радистами продолжалась и волей обстоятельств
приняла интригующий характер. Радиоснайпер из Кологрива просил повторить наши
координаты, так как острова, названного Ходовым, он не нашел на карте. Его сомнение
для нас было понятным. Ни на одной карте в мире наш остров еще не был обозначен.
Мы проявили не меньшее любопытство, чем наш радиособеседник, и узнали, что
славный город Кологрив находится в Костромской области.
Как бы то ни было, Кологрив, первым услышавший голос Северной Земли,
принял наши телеграммы и сообщил об этом Ленинграду.
На следующий день Ходов без труда связался с ленинградской станцией. [112]
Так наладилась наша связь, и мы, находясь далеко в просторах Арктики,
включились в темп жизни советской родины. Радио стало нашим информатором,
концертным залом, театром, газетой и другом. Чего-чего только оно не приносило нам!
Оно и вдохновляло, и смешило нас; приносило много радостей, а иногда и огорчений;
говорило о нашей близости к людям, к отчизне и одновременно все-таки напоминало об
оторванности.
* * *
Особенно хорошо слышны передачи Харькова. Даже в дни очень плохой
слышимости голоса Харькова доносятся к нам. Его концерты пользуются у нас
большой популярностью. Буквально все население Северной Земли и прилегающих к
ней островов жадно слушает музыку и пение. Не беда, что это население так мало.
Главное в том, что никто не отказывается от концертов. Мы очень внимательные и не
менее восприимчивые слушатели. Особенно любим пение.
После ужина мы сидим в помещении и продолжаем работать. Я подсчитываю
месячную таблицу метеонаблюдений, а Журавлев, сидя посредине комнаты, поближе к
свету, чинит свои меховые штаны.
Полярная ночь уже вступила в свои права. С улицы доносится посвистывание