По осени
Шрифт:
– - Пришлем Катерину Ивановну.
– - И хлебца засыпите?
– - Как водится...
– - Вот это добро... вот это по-христиански!
Батюшка даже слегка размяк.
– - Лучше жить в братолюбии взаимном, нежели в сваре. Как ни как, а вы дети мои, хоть и заблудшие.
Он потер руки.
– - Даже и от чайку не откажусь!
Старик ушел, приказав снохе угощать духовных чаем. Батюшка с удобством расселся за столом, а дьякон принес из тарантаса узел с книгами и торжественно разложил их на столе. За окном все шел дождь и полз по улице туман с болота, словно призраки
– - Ну-ко, молодушка, раздобрись... еще стаканчик!
Женщина молча брала поднос и, возвратившись, молча ставила его перед священником.
Прошло около часа.
На улице послышался шумок и сдержанный говор, потом изба стала наполняться народом. Собрались представители семей, больше все седобородые старики. Иные из них напоминали древних патриархов своими, покрывавшими грудь, бородами. Другие как бы сошли со старинных икон: они похожи были на иссохших угодников, каких любили рисовать старорусские живописцы. Все они окружили стол тесною толпою и молча смотрели на духовных хмурыми глазами, сверкающими холодным и подчас гневным огоньком. Молчали, угрюмо и недружелюбно, не поздоровавшись, не сказав и слова приветствия.
Молчали и батюшка и дьякон.
– - Все собрались?
– - спросил, наконец, батюшка.
Старик Двоеданов стоял сбоку стола.
– - Все, -- сказал он.
Батюшка прищурился.
– - Теперь бы Катерина Ивановна чайку принесла...
Старик молча вышел.
Через минуту, вернувшись, он поставил перед духовными поднос, на котором, между двумя стаканами чая, лежала сотельная бумажка Батюшка, как бы мимоходом, потрогал ее пальцами, сжал в руке и спрятал в карман.
Дьякон раскрыл росписи.
– - Двор Новосельцевых!
Вперед выступил тучный, водянистый старик, тяжело и хрипло дышавший.
– - Кто родился, кто умер? Кто в семью прибыл, кто выбыл? Сказывай!
Один за другим выступали к столу старики и сообщали нужные сведения. Запись тянулась долго. Батюшка терпеливо ждал, требовал себе чая и посматривал за окно.
– - Насыпают?
– - Насыпают, отец.
– - Добро!
Наконец, запись кончилась.
Дьякон со вздохом облегчения захлопнул книгу.
– - Финис, -- сказал он, -- а дьякону слава!
И засмеялся.
Старики отступили к дверям, сгрудились там тесною толпою. Впереди них оказался сухой, испитой человек с остроконечною бородой до пояса и темной пергаментной кожей на лице и руках. Маленькие глазки его остро смотрели на духовных, как бы вонзались в их лица и временами фанатически вспыхивали.
Все молчали.
Батюшка встал и мягко, держа руку в кармане, -- сказал из-за стола.
– - За приношение большое спасибо, старички!
Он смеялся.
– - Очень хочется курить, так бы вот сейчас и вышел во двор... но ради дела божьего претерплю еще немного. Ибо должен я, как пастырь стада, обратить слово мое к овцам заблудшим.
Говоря это, он принял вид серьезный и торжественный, приготовляясь, по-видимому, к обширной речи.
Но пергаментный старик прервал его.
– - Мы не овцы, отец, -- сказал он голосом, скрипучим, как у коростеля.
И не смотрел, а вонзал глаза в священника.
– - А кто же вы?
– - Волки!
Батюшка сделал вид, что возмутился.
– - Воистину вы волки, -- сказал он, -- если сами себя от стада Христова отметаете!
– - Не отметаем!
– - вдруг враз как-то закричали старики.
– - Не отметаем!
Заволновались, зашумели.
– - Не отметаем!
– - строго повторил за ними и пергаментный старик.
Он поднял руку, как бы свидетельствуя истину.
– - Исус Христос пастырь наш, мы овцы его! А для врагов церкви мы -- волки! И ты капканов нам не ставь... мы зубы покажем!
Водянистый старик крикнул из толпы.
– - Получил свое... и уезжай!
Двоеданов обеспокоился.
– - Помолчите, старики, -- сказал он, -- не надо неприятностев. А ты, отец, -- обратился он к священнику, -- уезжай. К нам из города миссионеры приезжали... и те уезжали.
Батюшка нахмурился.
И сел.
– - А я не уеду. Не сойду с этого места, пока не выслушаете.
Старики переглянулись и смолкли.
Шум затих.
Десятки холодных глаз враждебно смотрели на духовных, и дьякон отвернулся к окну, смущаясь, но батюшка оставался спокоен.
– - Я пастырь!
– - говорил он уже строго, -- вы к моему приходу приписаны. И не могу я вас оставить без напутствия при сем удобном случае. Не за деньгами же я сюда приехал только... О духовной пользе вашей я пекусь, непрестанно думаю о вас, заблудшие дети церкви, ибо в сем долг мой перед Богом и государством. Под единым Богом живем мы и под единым орлом. Зачем же рознь сия извечная, овец христовых разделяющая? Ведь кто-нибудь неправ же, кто-нибудь заблуждается же... или вы, или мы. И, стало быть, кому-нибудь из нас гореть придется в огне неугасающем, идеже червь точит и не устает... А посему приглашаю вас в день воскресный приехать к нам в Макарьевну, дабы обсудить сие на диспуте всенародном!
Едва сказал он это, как снова бурный, злой шум поднялся среди стариков.
– - Не надо, не хотим!
– - кричали они, -- доколе не оставят нас в покое... доколе теснить будут!
– - Или слова истины боитесь?
– - насмешливо сказал батюшка.
Пергаментный старик выступил вперед,
– - Нет, -- сказал он сурово, -- слова истины мы не боимся, ибо оно дороже алмазов самоцветных. Но боимся мы слов табашных из табашных уст!
Батюшка поднялся над столом.
– - А хочешь, -- крикнул он с гневом, -- протокол я составлю за слова такие?!