По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]
Шрифт:
Но был еще один путь, который мог вывести на преступников независимо от сторожей, шоферов такси или колхозников, скупавших покрышки, и потому казался заманчивым. Он лежал через дом № 41 по 10-й линии Васильевского острова… Мы с Каракозовым решили выехать туда завтра.
Поездка эта, однако, больше расстроила нас, чем обрадовала. Выяснилось, что квартиру, где постоянно останавливались приезжие колхозники, хорошо знали в доме. Когда-то ее занимала семья из трех человек — тетя Таня с мужем и их сын. Потом муж умер. Сын, чуть ли не ежемесячно приводивший новых жен, остановил наконец свой выбор на
Две смежные комнаты, которые он занимал, были отданы молодой семье: шоферу-милиционеру и его супруге — продавщице гастронома. Тетя Таня осталась единственной владелицей двух других сугубо смежных комнат. Жилища этих хозяев резко контрастировали друг с другом: полированная мебель, хрусталь, ковры, люстры, двуспальная тахта, цветной телевизор, холодильник «ЗИЛ», набитый всякой всячиной, яркие рекламы с изображением обнаженных женщин — это у молодых; обставленная допотопной рухлядью дальняя комната и совершенно нелепая ближняя — у тети Тани. Нелепый вид ближней комнате придавала плита, которую в частном порядке сложил хозяйке печник вместо обычной, обтянутой железным каркасом печки. Тетя Таня, старея, мерзла все больше, из валенок почти не вылезала, и любила посидеть на истопленной плите. Посидеть, вспомнить старину, побеседовать с людьми, которые приезжали к ней из далеких мест… Гости эти были всегда хорошие, жили подолгу, платили щедро, с такими гостями можно было и выпить по рюмочке, даже по две, больше здоровье не позволяло.
Прихожая у хозяев была общая, вход со двора. Иногда ночью, а то и днем квартиранты закатывали в нее автомобильные покрышки и говорили, что стараются для колхозов. Когда покрышки начинали загромождать проход, их увозили на вокзал, чаще на Витебский, потому что жили у тети Тани в основном посланцы украинских колхозов. Тетя Таня была довольна, сыта, ее соседям тоже перепадали то горилочка со стручком красного перчика, то само-гоночка-первачок, то сальце… Те жильцы дома, что поначалу возмущались, со временем поутихли: если блюститель порядка ничего плохого за тетей Таней и ее квартирантами не замечал, то им и подавно все это было ни к чему.
В общем, информацию об этой квартире мы получили довольно обширную еще до того, как попали в нее.
Дверь нам открыла молодая кареглазая блондинка в синей блузке с короткими рукавами, в спортивных брюках и шитых золотом домашних тапочках.
— Вы к кому? — спросила она.
— К тете Тане, — ответил я.
Женщина постучала в дверь и крикнула:
— Тетя Таня! К вам!
— Кто там? Пусть войдут, — послышался хриплый голос.
Я вошел. Справа, на плите, сидела морщинистая старуха лет под семьдесят, в зеленой кофте, надетой поверх невесть когда сшитого платья, и в валенках. При виде гостя старуха подняла к голове руки и стала собирать спутавшиеся волосы, чтобы скрепить их заколкой.
— Тетя Таня, — обратился я к ней. — Давно ли вы пускаете к себе квартирантов?
— А ты кто такой?
— Лицо официальное, следователь.
— Принесла нелегкая… — прошептала тетя Таня. — Давно ли пускаю? Как муж помер…
— Когда это было?
— Дай бог память…
— Кто у вас жил последним?
— Последним? Матюшенко.
— А
— Пилипчук… Нет, не он, Вакулинчук.
— А до Вакулинчука?
— Далеко берешь. Вчерашний-то день не помню. Врать не хочу, а правды не знаю.
— Зачем они приезжали?
— Для колхозов своих эти — как их? — колеса покупать.
— У кого?
— Чего не знаю, того не знаю. Они как уходили утром, так иной раз к следующему утру только и появлялись.
— Из каких мест они были, не помните?
— Ни к чему мне это. Может, соседка Алла что помнит, ее поспрашивайте.
Алла как будто слышала, как тетя Таня произнесла ее имя. Она тут же открыла дверь:
— Ну что, тетушка, замучили тебя эти ребятки?
— Замучили… Кабы помнила что, а то ведь в голове-то один туман…
— Не прерваться ли вам, товарищи? — обратилась Алла к нам. — Отдохнуть немного, перекусить?
— Прошу вас выйти, — попытался я угомонить ее. — Не имею права допрашивать свидетеля в присутствии посторонних.
— Какая же я посторонняя? Соседка. Может, помогу чем…
— Выйдите. Прошу вас.
— Ну зачем же так строго?
— Сергей, выведи ее и побеседуй, — попросил я Каракозова.
— Не ожидала, что вы так грубы с женщинами, — обиделась Алла и, слегка покачивая бедрами, пошла в сопровождении Каракозова к двери. Тетя Таня улыбнулась ей вслед беззубым ртом:
— Эх, молодость!
Аллы не было несколько минут. Потом она опять появилась в комнате, на этот раз с подносом, на котором стояли две рюмки, наполненные коричневой жидкостью, и розетка с ломтиками лимона. Алла наклонилась ко мне и, обдав коньячным перегаром, прошептала:
— Муж спит… пусть спит… хочу с вами… на брудершафт…
Я снова выставил ее за дверь.
— Бедовая… — сказала тетя Таня, провожая тоскливым взглядом поднос с рюмками.
Вошел Каракозов — в грязи и волокнах пакли.
— Куда ты провалился?! — вспылил я. — Алла опять лезла…
— Ведь обещала сидеть возле мужа. Он с ночи, спит. Я по подвалам пошуровал.
— И что?
— Пусто, хлам всякий…
Мы вышли во двор.
— Чем пополнился наш актив? — спросил оперуполномоченный.
— Ничем, если не считать нескольких фамилий скупщиков. — ответил я. — Но кто знает, сколько таких квартир в городе? И сколько в них побывало заготовителей?
На улице мы остановились.
— Если в ближайшие дни сторожа ничего не дадут, придется идти на вокзалы и рыться в документах на отправку покрышек, — сказал я. — Будем искать скупщиков, а через них — воров. Заодно узнаем, какие документы требуются от отправителей, да и в количестве покрышек сориентируемся.
— Дмитрий Михайлович, это ведь адская работа! — вздохнул Каракозов. — Там берут к отправке все, абсолютно все, и в этом море пыльных бумаг мы будем искать документы на покрышки? Верное средство заработать чахотку…
— Завтра разведаю обстановку, и будем думать, как организовать эту работу, — успокоил я уполномоченного. — А ты свяжись со сторожами. К вечеру сойдемся в прокуратуре.
Утром я приехал на Витебский вокзал, нырнул под прибитую к стене ржавую вывеску «Прием багажа» и, найдя нужную кладовую, спросил у сидевшей там немолодой женщины в берете и черном халате: