По памяти и с натуры
Шрифт:
Хожу в лес, собираю белые грибы.
Бобочка Никифоров, художник, и его жена Алена, старые мои знакомые, собираются ехать дальше, в Ташкент. Говорят, что художникам в Очерах делать будет нечего и через месяц мы тут замерзнем.
Фиалка поехала с утра в Пермь посмотреть почту до востребования и узнать, что делать дальше. Ждал ее целый день и до часу ночи встречал на маленькой площади. Не приехала, вернулся, лег спать. Ночью стук в окно: Фиалка с письмом от наших из Ташкента и купила мне лыжные ботинки.
Мои родители нас зовут. Долго не раздумывали — уж очень тоскливо было в Очерах. Снялся
На станции садимся в пригородный поезд. Вагон совершенно пуст. Входит молодая женщина с портфелем, под лавкой деловито расстилает какую-то тряпку, ложится на нее, берет книгу и читает. Душевнобольная? Нет. Через несколько минут вагон заполняется людьми, едущими на работу в Пермь, стены вагона трещат. Женщина под лавкой высыпается.
В Перми наши вещи отправили багажом в Новосибирск. С собой почти ничего. Мы едем третьи сутки в нормальном жестком вагоне. У нас с Фиалкой боковые места, она внизу, я наверху. Промелькнула Барабинская нескончаемая степь.
Новосибирск. Огромный новый вокзал, наверху гостиница. Сдали вещи на хранение. Как ни странно, сразу получили отдельный номер и вышли в город. Далеко не пошли-город показался чужим, неприветливым, здания тяжелые и мрачные. Вернулись на вокзал. Взяли билеты в Ташкент по Турксибу, тоже совсем легко, и, поднявшись в номер, впервые за много дней наконец выспались.
Утром стук в дверь, открываю — в дверях военный — три ромба — генерал. Говорит: «Вы москвичи?» — «Да». — «Художники?» — «Откуда вы знаете?» — «Догадался». Он и его товарищ, политрук-грузин, — тоже три ромба. На маленьком квадратном столе бутылка водки, консервы, хлеб. Официантка приносит горячее. Первый стакан выпиваем за встречу. Фамилия генерала Шульц.
Он вспоминает Кузнецкий мост и выставки, на которых побывал во время своих наездов в Москву. Наши хозяева настоящие фокусники — сколько бы ни пили, бутылка всегда полная. Они говорят, что нет ничего глупее, как ехать в Узбекистан, что, чуть что, нас там прирежут, и что их дивизия сейчас формируется в Кемерово, и что на днях они едут выручать Москву, и что могут меня зачислить дивизионным художником. Меня вдруг страшно привлекает эта идея, я совершенно забываю, что через два часа наш поезд отходит в Ташкент. Фиалочка напоминает мне об этом, но как-то слишком спокойно. Нам сейчас так хорошо, не хочется вставать из-за стола и не хочется никуда ехать. Вещи в номере не собраны, и багаж не взят.
Вдруг наши хозяева становятся серьезными. — «Надо ехать, вы опоздаете, быстро собирайтесь. Давайте номерки, ваши вещи мы возьмем из багажа без очереди». Они несут наши вещи, почти бегут по платформе к поезду, я совершенно пьян и иду как барин, с пустыми руками. Трогательные проводы. Они дают нам номер полевой почты и говорят, что если нам будет плохо, чтобы мы им обязательно написали. Тогда не была в ходу актерская сегодняшняя привычка целоваться мужчинам, и мы только пожали друг другу руки. Сейчас я их вспоминаю и крепко целую.
У нас верхняя и нижняя боковые
Едем нескончаемые шестые сутки, вагон почти пуст. Мы где-то недалеко от Алма-Аты. Тепло, в окнах тополя, ослики, казахи в белых войлочных шапках с узорами. На станциях продают огромные розовые яблоки и белый пшеничный хлеб.
В наш вагон сели евреи из Варшавы: женщина, элегантная, хорошо одетая, по-западному, двое молодых людей в заношенных плащах и беретах, с ними пожилой еврей, хорошо говорит по-русски. У них желтые чемоданы, с которых не сводят глаз какие-то подозрительные парни.
Как я понял, они больше года прожили в Сибири, а сейчас едут в Ташкент, где формируется польская армия. Пожилой говорит, что не надо было уезжать из Варшавы, что в конце концов все образуется. Он показывает нам цветную фотографию, где его семья — жена и дочь с девочкой — сидит на балконе, решетка балкона увита вьющимися растениями, на перилах в ящиках яркие цветы, все улыбаются.
«Привет из Варшавы». На открытке почтовый штамп Третьего рейха.
Ташкент военных лет
Ташкент. Теплое солнечное утро. Сдали вещи в багаж и вышли в город. К нашему удивлению, народу на вокзале и в городе мало.
Воздух Ташкента ароматный, с кислинкой, ни с каким другим не сравнимый. Октябрь. Высокие тополя отливают золотом.
В магазине купили запросто пироги с рисом и коробку табака «Золотое руно». Никуда дальше не пошли, сели на скамейку. Солнце ласковое. Свернул душистую сигарету и закурил. Сидели долго, приходя в себя после семидневного переезда из Новосибирска. Был роскошный солнечный день, бездонное бело-голубое небо. Казалось, что сама природа не хочет ничего слышать о войне.
Отдышавшись, вернулись на вокзал, взяли билеты в Янгиюль, куда был эвакуирован брат со своим главком. До отхода поезда долго бродили по Ташкенту. Янгиюль в километрах пятидесяти от Ташкента.
В поезде старик охотник рассказывает, что на Аральском море, в дельте Амударьи, до недавнего времени встречались тигры, говорят, что и сейчас еще есть и что с войной у них будет передышка, а в камышах на Аральском море зимуют черные лебеди. Я слушаю и думаю, как хорошо бы было жить на берегу Аральского моря, где в камышовых зарослях бродят тигры и зимуют черные лебеди.
В Янгиюль приехали поздно вечером. Призрачным выглядит при луне Янгиюль, на улицах никого.
В помещении Дома культуры, в огромном кинозале с эстрадой, на столах и просто на полу, эвакуированные москвичи. Не верится, что можно так просто встретиться с родными, войной раскиданными. Нас устроили переночевать.
Взяли адрес моих родителей и утром уехали в Ташкент.
Наши поселились недалеко от вокзала, на окраине. Здесь как в деревне. Дом, где они живут, в большом плодовом саду. Комната большая. С родителями сестра Женя с восьмилетней Галей.