По понятиям Лютого
Шрифт:
Встал префект, по его открытому рту и покрасневшему от напряжения лицу Модус понял, что он читает обвинение, но ничего не было слышно. Легионеры привели четырех вороных коней, носилки с Кфиром поставили у их пляшущих ног. Двое солдат развели его конечности в стороны – левая рука и левая нога были сломаны, они подались легко и невесомо, за свою правую часть Кфир пытался бороться, кусался и пинался, но после нескольких ударов рукояткой меча оставил эти попытки. Кожаные ремни одним концом обвязали вокруг его запястий и лодыжек,
Толпа затихла, с жадностью ловя первый крик жертвы.
Начальник тайной стражи, руководивший казнью, смотрел на прокуратора, приподняв свой меч.
– Точно так же римляне казнили моего отца Готрига Корнуоллского… – тихо проговорил Квентин.
– Я знаю. А мой отец уже пал в бою и не мог его защитить, – так же тихо отозвался Модус и добавил: – Это знак свыше. Что-то обязательно произойдет, я чувствую…
Прокуратор наклонил голову и слегка пошевелил пальцами. Начальник тайной стражи взмахнул мечом, крикнув:
– Авс!
Чуда не произошло. По крупам коней звонко ударили плети. Всхрап, стук копыт, тонкий пронзительный звук, похожий на звук натянутой и лопнувшей струны… Это вскрикнул Кфир, прежде чем рванувшиеся в стороны кони разорвали его тело на части. Толпа очнулась, взорвалась в припадке буйной радости: «Га-а-ааа!!! Сегодня не я, сегодня другой, богатый и могущественный простился с жизнью у всех на глазах, а я, худой, немощный, отвергнутый, я все еще жив!!! Га-ааа!!! Не я! Сегодня не я-а-а!!!»
Один конь, возбужденный криками, вырвался из рук легионера, проскакал вдоль трибун, раздувая ноздри, роняя пену изо рта, волоча за собой по пыли окровавленный кусок мяса. И вдруг, наклонив низко голову, с прыжка врезался в толпу, как привык, наверное, это делать в бою. Словно невидимый плуг прошел по людской гуще – взметнулись вверх руки, ноги, вращающимся колесом мелькнуло и исчезло чье-то тело с растрепанными, будто вставшими дыбом волосами. Толпа всколыхнулась, раздвинулась и снова жадно сомкнулась. Еще чья-то смерть, еще чьи-то переломанные кости… «И опять не я! Га-ааа! Не я-а-а!!!..»
Прокуратор Публий Крадок встал, подняв ладонь. Общий гул наткнулся на его повелительный жест, раскололся, развалился на отдельные голоса, тут же умолк. Какая-то женщина истерично закричала, когда легионеры вывели из толпы взмыленного коня с лоснящимися от крови копытами и увели прочь с площади.
– Правосудие свершилось! – громовым голосом объявил прокуратор.
Он смотрел поверх голов, в сверкающее зноем небо на севере; непонятно было, к кому он обращается – к толпе или к своим римским богам.
– Однако власть Рима не только карает преступников, но и вознаграждает своих смиренных и преданных слуг!
Он поднял вверх руку со сложенными «орлом» пальцами, в которых было зажато что-то блестящее.
– Вот –
Модус почувствовал осторожный толчок в бок («Чего?»), но поворачиваться не стал, он и так понял. Немного присел, самую малость, и застыл, как взведенная пружина.
В наступившей тишине было слышно, как блеет коза в одном из дальних дворов.
Прокуратор небрежно взмахнул рукой. В воздухе сверкнула искра, отсвет солнца на металле…
Вся площадь, наверное, подпрыгнула одновременно, все двенадцать сотен человек. Модус на какое-то мгновение увидел их лица – открытые рты, выкатившиеся глаза. Где-то внизу. Он взлетел над ними, выбросив вверх и вперед ладонь с жадно раскрытыми пальцами.
Время остановилось. Серебристая сверкающая муха медленно кувыркалась в воздухе, выписывала странные вензеля, словно выбирая, куда ей приземлиться, кого из толпы выбрать… Ближе, ближе, совсем рядом!
Удар. Модус ткнулся в чью-то спину, упал на землю, под топчущие ноги. Его пнули в живот, чья-то жесткая ступня скользнула по лицу, ободрав кожу. Он скрутился калачиком, подтянул колени к подбородку, отвалился в сторону. Кто-то схватил его, рывком приподнял. Он едва устоял, со всех сторон толкали, давили, словно он угодил в мельничные жернова. Кругом творилось что-то невообразимое. Толпа сошла с ума. Истошные вопли, ругань, рев, какое-то жирное размеренное чавканье и… кажется, да, это был хруст костей.
– Живой?! – крикнули в лицо.
Это Квентин. Схватил, потянул куда-то.
– Главное, держись на ногах! Упадешь – ты труп!
Он попер напролом, наклонив голову и выставив вперед локти, Модус – за ним. Первые несколько секунд они будто бодались со стеной. Голова и плечи Квентина вздрагивали – его били, он в ответ пинал коленями, размахивал локтями, бил головой, рычал как медведь. Модус, прикрывая его сзади, тоже лупил по цепляющимся рукам, по оскаленным зубам… А потом толпа вдруг подалась, рассыпалась перед ними. И Модус поскользнулся на чем-то мокром, теплом, живом еще, шевелящемся… Устоял, случайно смахнув рукой какую-то старуху.
Они оказались на каких-то задворках, рядом с узкой улочкой, по которой молча шли оглушенные люди в разорванной, окровавленной одежде. Площадь ревела где-то там, позади, далеко. Пахло помоями. Рядом протекала сточная канава, собравшаяся в ней жижа имела подозрительный красный оттенок. Квентин стоял, привалившись к стене, опираясь руками о колени, глубоко дышал. Волосы слегка растрепались, под глазом наливался синяк, но рубаха каким-то чудом уцелела, даже не испачкалась, и вообще выглядел он, черт его дери, как наследный принц после небольшой разминки в фехтовальном зале.