По пути Синдбада
Шрифт:
— Впредь готов хоть по горло стоять в воде! — с довольным видом произнес Эндрю (это он черпал воду из парусины).
Пока другие матросы запасались водой, Эйд и оба Камиса разделывали пойманных рыбин. Дождевая вода у их ног смешивалась с кровью акул, над ними громыхал гром, немилосердно сверкали молнии, и оманцы, орудовавшие окровавленными ножами и напевавшие во время работы залихватскую песенку, походили на персонажей феерии, волшебного зрелища, в котором они являли собой нечистую силу. Впрочем, дождь усердно поливал палубу, и окрашенные кровью потоки воды, устремлявшиеся в шпигаты, постепенно бледнели, а потом и вовсе приобрели присущую им прозрачность. За час оманцы заготовили четверть тонны акульего мяса, которого, как я счел, нам хватит на месяц. В тот же вечер часть
На следующей неделе мы изготовили из парусины резервуар для воды, не требовавший обслуживания. Когда начинался дождь, вахтенные матросы устанавливали эту емкость под гротом. Чаще всего дождь начинался сразу после наступления темноты (когда спать было еще рано), лишая команду комфортного отдыха. В часы отдыха (когда не шел дождь) члены нашего экипажа собирались кто на баке, кто на шкафуте. Шкафут освещался керосиновой лампой, подвешенной над грот-люком. Здесь собирались, как правило, европейцы; кто-то играл в шахматы, кто-то читал. Оманцы обычно собирались на баке, откуда доносились их еле слышные голоса, а иногда — тихое пение, сопровождавшееся глухими ритмичными ударами барабана. На судне по вечерам зажигали еще одну лампу, висевшую на корме. Она выхватывала из тьмы нашего рулевого, сидевшего на планшире и управлявшего кораблем. Впрочем, в штиль работы у него не было. По вечерам чаще всего стояла пасмурная погода, но, когда небо было безоблачным, Ник Холлис, большой знаток астрономии, с энтузиазмом рассказывал нам о созвездиях, приводя название каждой навигационной звезды. Глядя на эти путеводные звезды и всматриваясь в темноту тропической ночи, я ощущал себя мореходом прежних времен — времен, когда арабские искатели приключений, такие как Синдбад-мореход, отправлялись в дальние плавания, повинуясь неукротимому «зову моря».
Керосиновая лампа, висевшая над шкафутом, стала выполнять и несвойственную ей функцию: служить ходовым огнем, ибо ходовые огни «Сохара» перестали функционировать по причине того, что зарядное устройство аккумуляторной батареи вышло из строя (чему способствовали дожди и пропитанный солью воздух), а сама батарея полностью разрядилась. На судне имелось и другое устройство для зарядки аккумуляторов, но мы его берегли: оно обеспечивало работу нашего радиопередатчика. Впрочем, наши радиопередачи принимали только радиолюбители из Маската, вызвавшиеся поддерживать с нами связь. Должно быть, положение, в которое мы попали, вызывало у них тревогу. Оказавшись в экваториальной штилевой полосе, «Сохар», по существу, не продвигался вперед.
23 марта мы едва не потеряли Ричарда Гринхилла. Воспользовавшись штилем на море, он решил снять «Сохар» «во всем его величии и красе». С этой целью он отправился поплавать около корабля, захватив с собой бамбуковый шест с прикрепленной к нему фотокамерой и утяжеленный куском свинца, служившего противовесом. В течение получаса Ричард снимал корабль, держа в руке шест, походивший на перископ. Однако, в поиске наиболее эффектных ракурсов, Ричард отплывал все дальше и дальше от корабля. Внезапно море покрылось рябью, предвестницей ветра. Мы начали беспокоиться и крикнули Ричарду, чтобы он немедленно возвращался. Ричард продолжал беззаботно плавать. Тем временем паруса неожиданно ожили. Я прикинул: даже если уменьшить парусность, то и при малом ходе «Сохара» Ричард за кораблем не угонится. Ричард не откликался, и лишь, подняв голову над водой, приветственно помахал нам рукой. На планшир взобрались несколько человек. Мы стали дружно кричать:
— Ричард! Ричард! Возвращайся назад! Идет ветер! Ветер!
Наконец Ричард то ли услышал нас, то ли сам понял, что плавать дальше опасно, но так или иначе, он поплыл к кораблю, наклонив над водой свой шест. И тут подул ветер. «Сохар» малым ходом пошел вперед, оставляя за кормой незадачливого пловца.
— Лечь в дрейф! [70] — скомандовал
Команда была исполнена, но судно все же продолжало медленно двигаться.
— К канату, Ричард! Плыви к спасательному канату! — хором закричали матросы.
70
Лечь в дрейф — значит заставить передние паруса тащить судно назад, а задние — вперед. Тогда судно будет очень медленно двигаться вперед.
Не выпуская из рук шеста, Ричард поплыл к канату. Последние ярды он еле преодолел. Было видно: пловец устал, но все же он ухватился за трос. Ему крикнули:
— Держись крепче! Мы подтянем тебя!
Мы стали выбирать трос, что оказалось непросто. Наконец мы подтянули Ричарда к самой корме. Оставалось его поднять, но Ричард еле держался за мокрый трос и в любой момент мог его выпустить. А вот расстаться с шестом он, видно, даже не помышлял.
— Моя камера! — крикнул Ричард. — Возьмите у меня камеру. Подымите ее… — Фразу он не закончил, так как хлебнул воды.
«Да пропади пропадом эта камера, — мысленно решил я. — У Ричарда их не счесть».
— Ричард, брось шест! — крикнул я.
Впустую! Тогда один из матросов свесился, рискуя упасть, с кормы и, схватив шест, возвышавшийся над упрямым фотографом, дернул его и вытащил на корму.
У кормы по каждому борту судна было по умывальной площадке, чуть выдвинутой за борт. С одной из этих площадок и извлекли Ричарда из воды. В заключительной стадии спасательной операции приняли участие Питер Ханнем, Камис-полицейский и еще двое оманцев. Питер улегся ничком на площадку, Камис-полицейский крепко держал его за ноги, и тогда Питер, свесившись, схватил Ричарда за руку и стал тащить на себя. Один из оманцев схватил Ричарда за трусы, другой подхватил его под бедро и наконец Ричард, потрясенный случившимся, оказался на палубе. Когда он пришел в себя, то твердо пообещал больше не увлекаться.
Ветер, из-за которого на борту случилась небывалая суматоха, дул с юго-запада, и я было решил, что мы дождались юго-западного муссона. Но я ошибся. Ветер вскоре затих, потом подул с противоположного направления, а затем снова наступило безветрие. Настроение людей, посчитавших, что корабль наконец-то наберет ход, стало портиться. Европейцы начали чуть ли не по каждому поводу раздражаться и даже придираться друг к другу. Оманцы были более сдержанны. Хотя они, бывало, и хмурились, но все же не сомневались в благополучном исходе плавания.
Бороться с раздражением и апатией европейцам помогала работа. Ученые углубились в свои исследования, Ник Холлис проводил время за чтением медицинской литературы, а Тим Ридмэн и Дэвид Бриджес принялись за шитье. Тим засел за пошив куртки из парусины, а Дэвид — сумки для кинокамеры с множеством карманов и отделений.
Наш удел разделяла чайка, сопровождавшая наш корабль со времени ухода со Шри-Ланки. Как и мы, она оказалась далеко от земли и поэтому не отставала от нашего корабля, проводя каждую ночь на борту, устроившись неподалеку от рулевого в пятне света, падавшего от керосиновой лампы. Привыкнув к людям, она даже давала себя погладить. В штормовую погоду чайке поначалу приходилось несладко: надежного укрытия от дождя и сильного ветра ей было не отыскать, и она забивалась куда придется. Пожалев чайку, оманцы соорудили ей на кормовом рундуке защищенное от ветра пристанище, куда смышленая птица стала всякий раз забираться в штормовую погоду.
4 апреля я собрал экипаж на палубе полуюта. Расстелив на решетке люка карту Индийского океана, я показал на карте зигзагообразную линию — путь, проделанный нашим судном за последние почти что полтора месяца. Линия эта свидетельствовала о том, что все это время «Сохар», по существу, «топтался на месте». Эти сведения я держал при себе, но теперь — по истечении долгого времени, не изменившего ситуацию, — решил ознакомить команду с создавшимся положением.
Каретта (морская черепаха)