По Рождестве Христовом
Шрифт:
Почему Везирцис ничего не сказал мне ни о крушении персидского флота, ни о канале Ксеркса? В тот вечер он был явно не в своей тарелке. Так и вижу опять, как он вертит в руках свой автобусный билет. Хотя, конечно, сведения, которыми мы располагаем об античной истории Афона, крайне скудны. Известно, что там было пять городов: Дий, Олофикс, Акрофои, Клеоны и Фисс [3] , но их точное местоположение неизвестно. Предполагают, что Дий, Олофикс и Акрофои были расположены на восточном берегу, а Фисс и Клеоны — на противоположном. Несомненно, что материалы для постройки своих гигантских комплексов монахи нашли на месте. В эпоху греко-персидких
3
У Фукидида упоминается еще один город — Сана (прим. переводчика).
4
Зевс назывался по-гречески также Днем (прим. автора).
В мою жизнь вторглось столько имен — святых, философов, монастырей, городов — что я вряд ли смогу их все запомнить. Пытаюсь хотя бы частично вырвать их из тени, вставляя в заурядные диалоги.
— Еду в Олофикс, — говорит Ефраим.
— Что собираешься там делать? — спрашивает Пармениск из Метапонта, что в Южной Италии.
— У меня встреча с Метродором-старцем из монастыря Эсфигмен.
— Так он не умер? — удивляется император Диоклетиан.
— Это я его воскресил, — гордо объявляет чудотворец Паисий.
Монастырь Эсфигмен обязан своим малопривлекательным названием [5] тому факту, что расположен в ущелье меж двумя горами.
В IV в. до Рождества Христова афиняне теряют контроль над полуостровом Халкидика, присоединенным к Македонскому царству. Из этой эпохи мне запомнилось только одно имя — архитектора Динократа (кажется, его назвали также Стасикратом). Самонадеянности в нем было, наверное, не меньше, чем у Ксеркса, поскольку он предложил обтесать гору Афон, чтобы превратить ее в колоссальную статую Александра Великого. Она должна была изображать завоевателя сидящим, в одной руке он держал бы целый город, а другой направлял течение реки. При высоте горы в две тысячи метров этот монумент стал бы самым грандиозным из когда-либо сооруженных. К счастью, Александр отверг предложение Динократа, избавив тем самым Пресвятую Деву от ужасного зрелища.
5
Оно означает «ущемленный», «встрявший» (прим. автора).
Вот и все, что я пока нашел. В первые века христианской эры Халкидика приходит в еще больший упадок: кроме римского ига полуостров испытывает массированные вторжения славян и болгар, а также пиратские набеги. Население постепенно покидает Афон. В V веке на улицах городов встречаются только статуи.
Собранных сведений хватит, быть может, чтобы написать страниц двадцать, не больше.
3.
Возможно, я зря смотрел на это исследование как на обузу. Кто знает? Быть может, мои познания об Афоне когда-нибудь мне пригодятся. Я был бы не прочь стать журналистом, хотя, вероятнее всего, мне придется посвятить себя преподаванию. Я убежден, что газеты редко открывают свои двери тем, у кого нет рекомендаций. Единственный из моих знакомых, у кого есть кое-какие связи в прессе, это Ситарас. Он выпускает на Тиносе ежемесячное обозрение и время от времени публикует статьи в «Авги». Завтра он должен приехать в Афины на день рождения Навсикаи. Ей исполняется восемьдесят девять лет.
Моя осведомленность об афонском монашестве уже принесла первые плоды — именно ей я обязан молниеносному развитию наших отношений с Янной. Эта набожная девушка изучает детскую психологию, должна получить диплом в этом году. У нее густые кудрявые волосы и голубые глаза. Единственный раз, когда я попытался погладить ее по щеке, в прошлом декабре (мы тогда ужинали в «Троянском коне», в таверне квартала Экзархия), она оттолкнула мою руку с такой яростью, что я даже испугался.
— Все вы одинаковые, — заявила она с отвращением.
Правда, к концу ужина она немного смягчилась, но я уже решил про себя, что это наш последний вечер. Позавчера, в понедельник, я увиделся с ней снова, в университетском кафетерии. Она сидела за столиком одна.
— Надо же, кто появился! — бросила она мне.
Я подумал, что лучший способ извиниться за долгое отсутствие — это упомянуть о своем исследовании.
— Пишу работу о Святой Горе, — объявил я ей довольно торжественно.
Она удивилась, словно считала меня если не безбожником, то, по крайней мере, скептиком.
— Ты? С чего бы вдруг?
Я попытался напустить на себя тот же сумрачный вид, что и Иосиф на фотографии.
— Почувствовал потребность лучше узнать наше духовное наследие, — сказал я в итоге, усаживаясь за стол.
— Со мной тоже такое было, несколько лет назад.
Она перевела взгляд на здание богословского факультета. На ней была черная кожаная куртка и светло-зеленая рубашка с воротником-стойкой. На шее по-прежнему висел серебряный крестик, который я заметил во время нашей первой встречи.
— Среди афонских монахов есть один перуанец, который принял православие и пишет стихи по-гречески.
Ее лицо просветлело.
— Правда? А я только про одного монаха знаю — про Паисия.
«У нее с моей матерью одни и те же сведения», — подумал я. Она без колебаний приняла мое предложение продолжить нашу беседу вечером. Прежде чем отправиться на свидание, я успел разузнать немного об этом Паисии, который провел свою жизнь отшельником и умер в 1994 году. Мы снова встретились в «Троянском коне».
— Лучший способ понять православие — это молитва, — сказала она мне с ходу. — Если не молишься, ничего не поймешь.
Ее волосы были подхвачены на затылке костяным гребнем. Никакого макияжа, только скромный аромат духов, показавшийся мне весенним. Я рассказал ей о поэзии Симеона, о наставлениях Иосифа и даже о его гастрономических предпочтениях.
— Ничего не остается, как заказать сардины! — предложила она.
Но в заведении не оказалось ни сардин, ни риса. Так что нам пришлось довольствоваться бараньими котлетами с жареной картошкой, салатом и полулитром красного вина, очень даже неплохого.