По Рождестве Христовом
Шрифт:
5.
Последовавший за этим скромным праздником день был крайне плодотворным. Ночью мне ничего не снилось. Бывают ночи, лишенные воображения, ночи, которым нечего сказать. По мне, так эти — самые лучшие.
Я открыл глаза в полной уверенности, что могу справиться со всеми своими обязательствами, и даже блестяще. Сначала у меня появилась мысль написать по окончании своего расследования статью об Афоне и предложить ее в какую-нибудь левую газету, в «Авги», например. «Монахи откроют мне двери левой прессы».
Я выпил свой кофе, не сводя глаз с будильника. Трудно было дождаться девяти часов, чтобы взяться за дело. Но чтобы позвонить матери, которая встает рано, ждать
— Похоже, ты совсем есть перестала, — пожурил я ее.
— А ты, небось, и забыл, что у нас, православных, принято поститься перед Пасхой… Как госпожа Николаидис?
— Вчера отметили ее день рождения. Ситарас тоже был.
— Ты ей принес пирожные?
— Она их не ест.
— На день рождения всегда надо приносить пирожные.
Я подумал: смогу ли я хоть когда-нибудь поговорить с ней о чем-то кроме пустяков? Мне бы хотелось поделиться с ней хоть чем-нибудь из того, что я узнал в университете за все эти годы, объяснить, например, как Фалес сумел измерить высоту пирамид. Никак не могу смириться с тем, что она так нелюбознательна.
— Ты что, язык проглотил?
— Скажи Филиппусису, что я хотел бы повидаться с ним, когда буду на Тиносе.
— И когда ты будешь?
Мне вспомнилось, что примерно тот же вопрос задает Симеон в своих стихах. Я вновь увидел свою мать в ложе конференц-зала в старом Афинском университете, на церемонии, завершавшей вторую ступень моего обучения. Это было в июне 2004 года, незадолго до Олимпийских игр. Я видел ее издали, потому что сам сидел в партере, с остальными выпускниками факультета истории и археологии. Отец, явившийся с опозданием, был в ложе напротив. Когда вице-президент зачитал текст клятвы, которую мы должны были произнести, она достала из сумочки носовой платок и промокнула глаза. Зал опоясывала фреска с изображениями античных персонажей. За спиной у матери виднелся Геродот, поглощенный изучением папируса. Позже мы сфотографировались на эспланаде, перед статуей Кораиса [6] . На мне все еще была черная мантия, которую пришлось нацепить по такому случаю. Эта увеличенная фотография красуется теперь в гостиной нашего дома на Тиносе. На руке Кораиса сидит голубь, который кажется частью статуи.
6
Греческий писатель XIX в. (прим. автора).
— Смотришь по телевизору что-нибудь интересное?
Она мне заявила, что греческие сериалы никуда не годятся, так что она смотрит только одну турецкую многосерийку об идиллической любви молодой турчанки и грека.
— Турчаночка просто прелесть, как раз о такой девушке для тебя я и мечтаю. Ты непременно должен посмотреть хоть кусочек.
«Она будет счастлива, когда получит внука, — подумал я. — Наверное, это единственная вещь, которая еще может доставить ей удовольствие».
Сразу же после нашего разговора — было без двадцати девять — я позвонил Ситарасу. Я знал, что он собирался сесть в полвосьмого на паром до Тиноса. Прежде чем раздался его голос, я услышал рев ветра. Значит, устроился на палубе. Когда я задал ему вопрос о юридическом статусе горы Афон, он проворчал:
— Ты в самом деле считаешь, что сейчас самое время об этом говорить?
— Мне нужно всего-то несколько сведений.
Послышался женский голос:
— Танассис, малыш, не подходи к перилам, в море упадешь!
Должно быть, женщина сидела совсем рядом с адвокатом, поскольку ее голос звучал даже яснее, чем его собственный.
В общем, я узнал, что Афон представляет собой самоуправляющуюся часть
— София была совершенно права, заметив вчера, что аватон нарушает закон о равенстве граждан. Порядки Афона — конституционное отклонение.
Я поблагодарил его, как мог.
— Можно задать тебе еще один вопрос?
— Танассис, малыш! — снова крикнула женщина.
Я спросил его, существует ли органическая связь между греческой Церковью и Священным Собором.
— Нет, не существует. Во всем, что касается духовной миссии, монахи подчиняются Константинопольскому патриархату. Тем не менее многие из них оспаривают политику патриарха, а некоторые даже открыто его презирают. В общем, они во всем пытаются своевольничать.
— Танассис, вот я тебе сейчас всыплю!
Угрозу изрек мужской голос. Из чего я заключил, что маленький Танассис путешествует с родителями.
— На сегодня тебе хватит? — съязвил Ситарас.
Едва закончив с ним разговор, я хотел было позвонить Янне, но не нашел, что бы такого сенсационного ей сообщить. «Она и так прекрасно знает, что некоторые монахи на ножах с патриархатом… И никогда не согласится, что православное монашество может довести до отчаяния». Около девяти часов я представил себе, как изучаю ее тело под одеялом при свете карманного фонарика, с которым Навсикая читала тайком в пансионе урсулинок.
Ровно в девять я позвонил журналисту, о котором мне говорил Ситарас. Его имя, Харис Катранис, показалось мне каким-то ненастоящим, как у персонажей писателя Янниса Мариса, чьи имена тоже всегда вызывают недоверие. Уже набрав номер, я сочинил фразу: «Харис Катранис с дурным предчувствием проник в квартиру Маро Дессипри, которой та владела в Колонаки». Одно из самых известных произведений Мариса называется «Убийство в Колонаки».
Катранис снял трубку сразу же.
— Я уже несколько лет не веду религиозную рубрику, — сообщил он мне. — Работаю теперь ответственным секретарем в редакции «Эмброса». Но все же могу подкинуть вам два-три факта, в частности, расскажу, какую позицию монахи занимали в некоторые поворотные моменты нашей истории.
Его любезность снова напомнила мне Мариса, чьи персонажи, как правило, отменно вежливы.
— Могу я увидеться с вами сегодня? — предложил я ему не без апломба.
— Да, почему бы и нет… Заходите к семи в редакцию.
После этого звонка я почувствовал себя просто чудесно и решил, что моя статья об Афоне наделает много шуму. Я даже подумывал отдать ее в газету с большим, чем у «Авги», тиражом.
Так что я пребывал в превосходном настроении, когда около десяти с половиной утра явился в библиотеку Геннадиоса, расположенную в квартале Колонаки, в глубине роскошного сада. Вокруг росло несколько очень старых, почти черных кипарисов, и среди них — олива, помоложе, с густой листвой и стволом, раздвоенным, как буква «V». Портик здания поддерживали восемь очень высоких колонн, а прямо над входом была высечена фраза Исократа: «Греками зовутся те, кто разделяет НАШУ культуру».