По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

Им пришлось задержаться — записать дополнительные показания Дзасова, который торопился сейчас реабилитиро­вать себя в глазах милиции, испугавшись обвинения в укры­вательстве. Дело в том, что Шукаев во время первого допроса, занятый своими мыслями (нелегко держать в голове материалы сразу нескольких дел), просто забыл сказать, что Буеве-ров подозревается в убийстве.

Теперь он исправил свою оплошность.

У Дзасова, услыхавшего страшные слова об убийстве, отвисла нижняя челюсть. Несколько секунд он так и сидел с раскрытым ртом, снова

побелел, потом покраснел и залепе­тал что-то несусветное:

— Я... не подумайте ради аллаха... Что я... мясо там левое брал . Так — дикий кабан разве хуже барашка?.. Иные как скажут... Из чего есть, из того шашлык жарим... Я потому... А это куда ж... убийство... Зачем мне. Пусть сам...

— Успокойтесь! — строго прикрикнул на него Дараев.— И говорите вразумительно.

Вот когда их, наконец, ожидала удача. Первая настоящая удача за столь долгий срок! Не косвенные данные, не трудно поддающиеся расшифровке детали, а конкретные, прямые улики.

Если привести в порядок бессвязные, постоянно преры­ваемые вздохами и отрывочными восклицаниями расстроив­шегося Дзасова новые его показания, то сводились они к следующему.

Из знакомых Буеверова буфетчик знал... Рахмана Бекбо-ева. Знал, что тот работает заготовителем на Шахарской прядильной фабрике и Алексею Петровичу приходится чуть ли не кунаком, хотя особой дружбы Дзасов за ними не заме­чал. Да и приходил сюда Рахман всего раза три-четыре.

Вечером третьего мая, часов в десять,— Дзасов уже со­бирался закрывать — Буеверов велел ему приготовить шашлыки на троих и «сматываться». Буфетчик так и посту­пил, поскольку Петрович не раз устраивал вечерние возлия­ния со своими друзьями в закрытой шашлычной. Бывал на подобных сборищах и Дзасов, когда дело касалось кабаньей туши или турятины, которые Буеверов за бесценок покупал у охотников и пускал в оборот, нимало не заботясь о том, что ничего не подозревавшие черкесы или карачаевцы из тех, кто оставался верен мусульманским обычаям, совершат грех, вкусив вместе с бараньими кусочками шашлыка несколько и от дикой свиньи, нанизанных на один шампур.

Говоря об этом, Дзасов принял покаянный вид, чувство­валось, что он старается выгородить себя, хотя было ясно, что махинации с мясом приносили и ему немалые дивиден­ды. Умолчать же об этом совсем, видимо, боялся: лучше уж сказать правду о таких «маленьких» неблаговидных делах, чем оказаться замешанным в историю с убийством.

На вопрос о том, у каких именно охотников Буеверов скупал дичь, Дзасов дал ответ настолько неожиданный, что Дараев даже перестал писать и недоуменно смотрел на бу­фетчика — уж не смеется ли он над ними.

— Кумратов,— убежденно повторил Дзасов.— Исхак Кумратов. Хороший охотник. Кабанов бо-о-оль-ших привозил.

— Он обычно бывал здесь, в шашлычной?

— Нет. Не заходил. На подводе во двор заезжал. Мясо отдаст в мешке, деньги получит — и домой. Непьющий.

— Вы знаете Кумратова?

— Видал не раз. Фамилию знал, имя знал, как охотника знал. Кто

он такой, не спрашивал.

— Черт, нелепость какая-то,— тихо пробурчал Вадим Акимович.

— Что сказал? — повернулся к нему буфетчик.— Неверишь? Зря не веришь: клянусь, правда. Я...

— Хорошо, хорошо,— перебил его Жунид.— Последний вопрос: где Буеверов?

Дзасов развел руками, хлопнул себя по толстым ляжкам.

— Вчера утром ушел. Сильно сердитый. Сказал — трест ресторанов и столовых в командировку посылает. Мясо в колхозах покупать. На неделю, сказал.

— Это все?

— Клянусь, все.

— У Буеверова с собой ничего не было? Вещей, чемодана? Буфетчик наморщил лоб, заморгал, вспоминая. Лицо его вспотело от страха и от напряжения, он вытирал его рука­вом несвежего халата.

— Нет. Кроме того, что сказал... Не знаю...

— Что общего было у Буеверова и Бекбоева?

— Рахман редко приходил. Долго не засиживался. Зачем приходил — не знаю...

— Подпишите протокол. И позовите вашего подручного.

— Эй, Залимхан! — крикнул Дзасов.— Иди сюда. Паренек тотчас появился за занавеской: в том, что он слышал весь допрос от первого слова до последнего, сомне­ний не оставалось. Впрочем, Жунид на это и рассчитывал.

— Ну, а ты? — спросил он.— Тоже ничего не заме­чал? — и едва заметно улыбнулся.

Глаза у Залимхана округлились.

— Алексей Петрович сапоги мыл. В земле были. Увидел, что я смотрю, прогнал сразу: чего, сказал, шпионишь...— паренек побагровел, сообразив, что выдал себя.

— Да-а-а,— протянул Дараев неопределенным тоном — не то осуждающе, не то одобрительно.—. Нехорошо подслуши­вать.

— Но я...

— Ладно,— сказал Жунид.— Простим на первый раз.— Когда это было?

— Четвертого мая после обеда! — выпалил Залимхан, воспрянув духом. Видимо, он успел обдумать свои слова за­ ранее, слушая, как допрашивали буфетчика.

— А почему ты обратил на это внимание? Залимхан мотнул головой.

— В перерыв я на почту ходил. После перерыва при­шел — он сапоги моет. Где испачкал? Чего копал?

Жунид встал, рассеянно достал папиросу, постучал мунд­штуком по крышке коробки.

— Лопата у вас тут есть? — вдруг спросил он.

— Есть,— удивленно отозвался Дзасов.— Была где-то.

— Принесите. И фонарь какой-нибудь.

— Фонаря нет. Лампа керосиновая. Притащить? — у Залимхана возбужденно заблестели глаза.

— Тащи.

Шукаев сразу повел их в каретный сарай. Дзасов и За­лимхан, разумеется, знали о его существовании, но недоуме­вали, зачем их сюда привели: оба считали сарай бесхозным и давно никому не нужным. Замок их не удивил: Буеверов повесил его год назад, сказав, что будет добиваться от трес­та капитального ремонта, чтобы за счет пустующей площади сарая расширить шашлычную. Трест отказал, а замок с тех пор так и висит.

— Ты думаешь, что...— Дараев наклонился к уху Жунида, и конца фразы никто, кроме Шукаева, не расслышал.