По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

Больше всего на свете Дыбагов боялся потерять место И не из меркантильных побуждений: он знал, что, уйдя на покой, получит солидную пенсию. Просто за долгие годы сжился со своей работой, привык к ней, привык чувствовать себя нужным.

И вот — на тебе! Начальник угрозыска Адыгейского об­ластного управления милиции, его подчиненный, правая рука, можно сказать,— взяточник и жулик, спутавшийся с преступниками. . Это не лезет ни в какие ворота! И кто зна­ет, что еще удастся выудить Ляпунову из Ивасьяна?..

Словом, ближайшее будущее рисовалось Асхаду Асламур-зовичу в самых мрачных тонах. Сверлило его усталую голо­ву и распроклятое чохракское дело, расследование

которого, судя по всему, безнадежно затягивалось. Шукаев сделал многое, как явствовало из его донесений, но конца пока не предвиделось.

Сейчас у Степана Степановича — очередной допрос. Надо спуститься к нему и послушать.

Дыбагов сошел на первый этаж, миновал коридор, соеди­няющий здания управления и ОПТУ, и остановился возле вахтера.

— Ляпунов на втором?

— Так точно,— козырнул вахтер

Ляпунов любил говаривать в кругу друзей, что любой человек, в той или иной степени занимающийся сыскной деятельностью, должен быть хоть немного артистом. Каждый допрос — это, в сущности, борьба двух психологии, столкно­вение двух интеллектов, которое ни в коей мере нельзя свести к простой формуле: один спрашивает, другой отвечает. До­прос — своего рода спектакль, в котором следователю волей-неволей нужно быть и режиссером, и декоратором, и акте­ром, и, Бог знает, кем еще. Спектакль без публики, без ап­лодисментов, единственный зритель которого — действитель­ный или предполагаемый преступник, становится его непре­менным участником. Разница лишь в том, что у следователя нет готового текста пьесы, и он должен играть без него и без репетиций, повторяя практику некогда существовавшего те­атра импровизаций. И еще одно: актер на сцене думает, глав­ным образом, о внутренней сути героя, которого изобража­ет, и о том, чтобы как можно точнее подать очередную реп­лику. Думает о том, что он должен сказать. Следователю надо думать о том, чего он говорить не должен.

И Ляпунов, по общему признанию, блестяще владел этой «тактикой умолчания». Сказать ровно столько, сколько необ­ходимо, чтобы заставить работать мысль своего противника, работать лихорадочно и учащенно, навязать его разуму пре­рывистый и опасный ритм, когда все обострено до предела. И ждать. Холодно и спокойно ждать, когда можно будет, наконец, молниеносно оборвать туго натянутую струну раз­говора одной единственной неожиданной фразой, которая решит все.

... Ивасьян сидел перед Ляпуновым на стуле, уставив-.шись взглядом в пол. Он плохо спал ночь — веки набрякли, лицо пожелтело, голова и плечи безвольно поникли.

Могло показаться, что сейчас не составит особого труда принудить его к откровенному признанию Но Степан Степа­нович, не торопясь начинать и рассеянно разглядывая сидя­щего перед ним человека, думал иначе.

Закурив, Ляпунов молча пододвинул на край стола деше­венький пластмассовый портсигар, жестом предложил Ивась-яну папиросу Тот молча покачал головой и приложил руку К виску

Ляпунов встал, прошелся по комнате, наморщив лоб Видимо, он был в мучительном затруднении.

— Как хотите — не понимаю...— сказал он негромко, повернувшись к подследственному спиной и аккуратно сма­хивая с настольного сукна табачные крошки в ладонь.— Не понимаю... не укладывается в голове...

Тигран Вартанович не произнес ни слова.

— Я все ищу причину...— продолжал Ляпунов.— Жили вы как будто неплохо. Зарплата приличная... Правда, жена у вас любит франтить... но вы же могли поставить ее в какие-то рамки...

— В том-то и дело, что не мог,— грустно вставил Тигран Вартанович.

— Значит,

все-таки — деньги?..

— А что же еще? — вздохнул Ивасьян.

— Значит, будете говорить?

— Да. Мне скрывать нечего.

Ляпунов нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.

— Пришлите кого-нибудь для ведения протокола. По-мо­ему, Алферов сейчас здесь.

— Слушаюсь.

Алферов, войдя, молча пристроился за столиком в углу кабинета.

— Ну что ж, начнем. Очевидно, вы будете говорить прав­ду? — Степан Степанович повернулся к Ивасьяну и сел на краешек стола.

Тот кисло улыбнулся.

— Да, конечно. Пишите, Алферов. То, что произошло,— постыдный для меня факт, и, понятно, я готов понести за­служенное наказание...

Ивасьян говорил долго и обстоятельно. Плакался на свою жизнь, уверяя, что в кругу семьи постоянно чувствоЁал себя одиноким, непонятым. Признался, что с тоски втихомолку выпивал, хотя никто и никогда не видел его пьяным. Чтобы избежать семейных сцен и скандалов, старался исполнять все прихоти своей супруги, а она становилась все ненасытнее, все настойчивее... Идара Сапиева он вовсе не знает, а дело его попросил у Дыбагова, чтобы хоть на несколько дней вы­рваться из привычной опостылевшей ему обстановки, побыть одному Человек, который предложил ему деньги, представил­ся как Федоров, хотя едва ли это настоящая его фамилия. Такой суммы, как пятнадцать тысяч, он, Ивасьян, в руках никогда не держал и... сам не знает, что на него нашло. Вдруг мелькнула мысль о том, что можно уехать. Подальше от жены и тещи, от своих неудач по службе... И так безраздельно завладело им вдруг это желание, что он не устоял перед соблазном. Дела Сапиева прикрывать не собирался, ведь он его и не уничтожил. Единственная его вина в том, что надул жулика... Разумеется, совершил преступление то, что он сделал,— несовместимо ни с его званием, ни с его совестью коммуниста..

— Судите,— тихо, но твердо сказал он после минутного молчания.— Я все приму, как должное.

Вошел Дыбагов.

— Продолжайте, продолжайте, Степан Степайович,— остановил он поднявшегося было Ляпунова.— Я посижу вот здесь, с Алферовым. Мешать не буду...

— Так...— слазал Ляпунов, пригладив рукой волосы.— История, прямо сказать, некрасивая...

— Куда уж хуже,— согласился Ивасьян, бросив обеспо­коенный взгляд в сторону Дыбагова. Взгляд этот не усколь­знул от внимания Степана Степановича, и он с досадой по­думал, что именно сейчас начальнику управления не стоило приходить.

— Хочу задать вам несколько вопросов,— будничным тоном сказал Ляпунов. В голосе его слышалось: «Все ясно, но ради проформы я должен сделать все, как положено...»

— Пожалуйста...

— Почему вы бросили деньги за окно?

— От страха. Я тысячу раз потом пожалел, что взял их... Будто затмение нашло...

— Почему вы решили, что человеку, который представил­ся вам как Федоров, можно верить? Ведь он мог просто спро­воцировать вас на взятку...

— Не знаю... Я сначала накричал на него... даже взялся за трубку, хотел позвонить Куваеву, но...

— Вдруг отчетливо представили себе, что могут означать для вас пятнадцать тысяч!

— Да...

Ляпунов сел за стол, закурил и задумался, не обращая на Ивасьяна и Дыбагова никакого внимания. Пока все шло хорошо. Ивасьян успокоился, уверившись, что дело его ог­раничивается крупной взяткой, подделкой подписей в дубли­кате дела и использованием служебного положения в корыст­ных целях. Признание — чистосердечное иа первом же до­просе, а значит, можно рассчитывать на небольшой срок».