По следам минувшего
Шрифт:
Древнейшая амфибия — ихтиостега — причудливым образом сочетала в себе признаки кистеперой рыбы и земноводного. Сегодня ясно лишь то, что ихтиостеги выходили на сушу вынужденно, если мелководье, в котором они обитали, пересыхало и надо было добраться до ближайшей воды.
По пути ихтиостега могла охотиться на наименее осторожных обитателей суши — например, на многоножек-диплопод.
Вместо того чтобы вырваться и уйти, диплопода извернула свое гибкое тело и попыталась передними конечностями вцепиться в морду ихтиостеги. Пока жвалы диплоподы бессильно скользили по панцирной голове хищника, челюсть-капкан ихтиостеги хлопнула безошибочно…
Уже в конце девона на Земле появились первые деревья — древовидные папоротники, лепидофиты и даже голосеменные, далекие предки наших елей, сосен
Так совершилось самое чудесное из превращений, угаданное римским поэтом Лукрецием Каром 2 тысячи лет назад в его знаменитой книге «О природе вещей»:
В самом начале травой всевозможной и зеленью свежей
Всюду покрыла Земля изобильно холмы и равнины…
Великое Вторжение продолжалось пять веков девона — 50 миллионов лет.
Начали Девонскую революцию растения, кончили — наши четвероногие предки. Новый Свет был завоеван. Но если говорить серьезно, то выход на сушу совсем не был похож на захват Америки.
Конкистадоры начали с разрушения чужой для них культуры индейцев. Строили уже другие, когда кончился разбой и иссякли потоки шалого золота.
Совсем другую задачу поставила эволюция разведчикам суши. Пожалуй, оценить ее но достоинству мы можем только сейчас, потому что сами стоим на пороге великого завоевания — завоевания космоса. Тогда же космосом были континенты, суша — мир, абсолютно непригодный для жизни. Завоевать его было невозможно. Его нужно было создать заново.
Давайте рассмотрим хотя бы часть трудностей, которые пришлось преодолеть обитателям воды. Первое препятствие — поверхностная пленка. Она цепко держит всех, кто мал и слаб, как держит муху липкая бумага. Второе препятствие — перегрузки. Ведь на суше животные обретают вес. Ясно, что особенную проблему это создает большим и грузным. Третье препятствие — тепловой барьер. Даже в тропиках солнце не может нагреть воду до опасной температуры. Еще ни один путешественник не обварился, пробираясь через африканские болота или купаясь в Амазонке. Но даже в средних широтах голый песок и камень часто накаляются до температуры, при которой свертывается белок. Прибавьте к этому суточные и сезонные колебания температур, которые на суше в десятки раз более резки, чем в воде. Прибавьте многократное усиление радиации и, самое главное, отсутствие самой воды — вещества, без которого невозможно ни дыхание, ни выделение отходов обмена. Вот и выходит, что первым переселенцам освоить сушу было гораздо труднее, чем нам Марс или Венеру. Ведь по существу им нужно было все то, что нужно космонавтам: надежные скафандры для защиты от внешней среды, аппараты для дыхания и регенерации воды, индивидуальные приспособления для движения при повышенной силе тяжести. Это на первом этапе. А на втором — необходимо то, о чем мы пока читаем лишь в фантастических романах: мощная техника, способная преобразовать атмосферу и почву планеты.
Именно такой техникой эволюции и были наземные растения. Все еще непонятно, когда именно они появились, какие именно водоросли были их прародителями и в чем причина их молниеносного расселения по девонской суше. Наконец, что заставило их покинуть воду, которая одинаково легко кормит и качает на своих волнах микроскопические зеленые комочки и двухметровые водоросли-исполины? В воде есть все соли и микроэлементы. Вода поглощает необходимый растениям углекислый газ. Здесь его всегда больше, чем в воздухе.
В 1975 году интересную догадку высказал ленинградский физиолог В. И. Лебедев: растения «выманил» из воды угарный газ — СО. Опыты показали, что он усваивается растениями гораздо легче, чем углекислота — С02. Причем для синтеза органических веществ в этом случае расходуется вдвое меньше энергии. Более того, синтез этот из угарного газа возможен даже в темноте. А вот в воде угарный газ почти не растворяется. На суше его может быть много после вулканических извержений. Уж не выбрались ли зеленые десанты на сушу еще в ордовике, а может быть, и в кембрии? И не был ли их стремительный бросок в заболоченные низины девона последней атакой с тыла? Так или иначе бросок этот решил все проблемы. Первые животные-колонисты уже могли найти на суше и пищу, и убежище
Гораздо труднее пришлось кистеперым рыбам. Зато благодаря им мы сегодня, спустя сотни миллионов лет, можем с большой точностью восстановить картину того, как же все это было на самом деле.
КОГДА-ТО В ДЕВОНЕ…
Дождя не было и в этот день. Облака рассеялись к вечеру, и огромная кровавая луна снова поднялась над смоляной гладью болота. Шершавые стволы риний зажглись мертвым, алюминиевым блеском, как кресты на кладбище. Черная маслянистая вода и в самом деле уже стала кладбищем бесчисленных своих обитателей, безжалостно убитых обилием тепла и пищи. Два источника жизни поглощали третий, самый важный — кислород, и болото задыхалось. Ни плеска, ни движения в неподвижной воде. Только пузыри болотного газа со стонами, всхлипами и чавканьем расталкивали пухлую толщу гниющего ила, чтобы проплыть призрачным хороводом по лунной дорожке.
Но жизнь еще теплилась в мириадах спор, в икринках, прилепленных к корневищам риний, и упорно ждала своего часа, часа дождя. Она теплилась и в массивном теле старой ихтиостеги, лежащей на дне, как ствол затонувшего дерева. Пузырь газа, прошелестевший по чешуйчатому брюху, прервал сонное оцепенение хищника. Чуть шевельнув рыбьим хвостом, ихтиостега скользнула вверх, навстречу расплывчатому пятну луны, проткнула его широкой тупой головой и жадно втянула ночной воздух. Выпуклые глаза полурыбы блеснули жестко и холодно. Ихтиостега хотела есть. Неделя за неделей, терпеливая, как живой капкан, она ждала, что на оловянной поверхности скользнет стреловидная тень рыбы или неслышная дрожь воды выдаст ползущего по дну мечехвоста. Но тщетно. День за днем два немигающих глаза медленно и неутомимо обшаривали подводный горизонт, а третий, тусклый и маленький, неподвижно смотрел в зенит. Третий глаз следил за солнцем сквозь воду, сквозь туман, сквозь облака. День за днем, чем короче становились огненные траектории светила, чем ниже склонялись они к горизонту, тем больше тревожных сигналов проносилось в сумеречном мозгу полурыбы.
По солнечному календарю, управлявшему жизненным ритмом ихтиостеги, давно наступило время дождей, время пищи и нереста. Но не было ни дождей, ни пищи…
Ихтиостега плотнее прижала лапы и повернула туда, где медленно выцветал сиреневый отсвет заката. Вода зашумела. От конца плоской морды протянулись, побежали назад мерцающие валики. Здесь недалеко прибрежное мелководье, где можно найти спящую рыбу. Но берег неожиданно оказался совсем рядом, и бронированная челюсть хищника прорезала в мокрой глине глубокую борозду, прежде чем ихтиостега успела погасить инерцию и упереться в дно растопыренными лапами.
Без привычной поддержки воды тело сразу налилось тяжестью, вминаясь в оплывающий берег. Как и все ее родичи, ихтиостега не умела дышать, лежа на земле. Поднимаясь к поверхности воды, она просто набирала воздух в рот, сильно раздувая горло, а затем резким толчком проталкивала воздушный пузырь в легкие. Так дышат сейчас тритоны и лягушки. Но на суше горло оказалось прижатым к земле, а слабые лапы полурыбы не могли преодолеть тысячекратно возросшую тяжесть. При каждом вздохе приходилось до боли напрягать мышцы спины и судорожно вздергивать голову. Но удушья не было. Ихтиостега всем телом ощущала бодрящую прохладу и свежесть, как в воде после сильного дождя, и она поползла вперед, неуклюже выбрасывая короткие мясистые лапы. Под брюхом захрустели, ломаясь, пустые ракушки, затем заскрипел песок, потом мягко и тревожно зашелестели подсохшие ветви прапапоротников. Эти непривычные звуки — спутники собственного движения — были единственным, что слышала ихтиостега в чужом и загадочном мире суши. Привыкшие к воде глаза различали лишь неторопливое покачивание темных перистых листьев над головой. Даже совсем близкие предметы казались нечеткими. Чуть дальше — и они расплывались в радужной дымке.