По следам призрака
Шрифт:
Приступ безудержного хохота прекратился так же внезапно, как и начался. Теперь Лачугин сидел, судорожно глотая ртом воздух. Но и это длилось недолго. Он успокоился, наконец, отдышался и продолжал медленно и приглушенно, лишь время от времени как-то жутко вздрагивая всем телом:
— Потом я понял, что влип в мокрое дело… Меня охватил страх. Нет, не страх, а ужас… ужас…
Он повторил «ужас» несколько раз, не решаясь или не находя в себе сил
— Меня… меня, наверное, расстреляют, расстреляют… — скулил он, все больше теряя самообладание. — Я вам во всем признался честно. Но все равно, меня расстреляют, я знаю…
— Мы только что говорили здесь о Петре Рябове… — намекающе заметил следователь.
Лачугин поднял голову и в глазах его, наполненных слезами, сверкнула злоба.
— Он, он, сволочная душа, — процедил сквозь зубы убийца. — И сам скормил червей в сырой земле, и меня подвел под вышку, падла… А ведь кто тянул его за язык! — Он несколько раз пошмыгал носом, вытер глаза. — Вы знаете, наверное, срок мне дали за то, что сейф я в колхозе выпотрошил… поехал туда, как истинный пролетарий, хлеб, видите ли, убирать, в комфортабельном автобусе ехал, а оттуда везли уже на «черном вороне»… Потом суд, зона… Когда пришел на отсидку Петька Рябов, обрадовался сначала: земляк, мол, кореш! Последней краюхой с ним делился, в число «авторитетных» его вписал. А он отблагодарил сполна… Целый год ходил поганец с тайной улыбкой, ничего не говорил и лишь на второй, когда уже слег совсем от недуга, выложил все как на духу. Ты, мол, здесь мозоли на пузе натираешь, а Нюрка твоя там с Володькой Портновым такие романсы закатывают… Словно ножом резануло меня по сердцу. Весь свет померк в глазах. Три дня ничего не ел, не пил, а потом заревел, как баба, проклял Володьку и поклялся вернуть ему все сполна… Станете спрашивать, зачем клялся, не разобравшись ни в чем? Эх, скажи мне Петька про все это там, на воле — враз бы разобрался что к чему. А в зоне? Кругом все одно: вышки да проволока… Гнешь спину с утра до вечера… Дни тянутся, будто годы. Лежишь иногда ночами — глаз не сомкнуть от тоски. А тут еще такое… Как представишь, что жена твоя там… Думал, не выдержу сначала: или свихнусь, или накину себе ремешок на шею… Потом все же взял себя в руки. Успокоился малость. Отложил все, как говорится, на поздний срок… В первое время, как вышел на волю, слова Петькины словно бы и не тревожили сердце. И Нюрку свою не упрекал ни в чем, а лишь приглядывался
Он опять опустил голову и несколько раз всхлипнул.
Следователь смотрел на него холодным взглядом.
— А зачем ходили опять туда, на поляну? Ведь это были вы…
Лачугин продолжал сидеть с опущенной головой.
— Не знаю… — с дрожью произнес он. Не мог, видать, иначе. Тянуло меня туда. Тянуло, будто к заколдованному месту. И сам не заметил, как побрел к лесу. Ноги подгибаются, боюсь сам, а иду, иду, словно черт какой-то толкает в спину. И дело там было еще… В тот день, когда я загубил девчонку, затерял где-то портсигар, где была справка с моей фамилией. Думал, в лесу, может, обронил. Боялся, что найдете и возьмете меня сразу за хвостик. Вот и решил посмотреть заодно. А теперь уж… — Он опять согнулся и глухо застонал. — Теперь меня расстреляют. Я знаю, расстреляют…
Из кабинета его увели почти под руки. И все время он повторял отрывистое, бессвязное: «Расстреляют меня… знаю… расстреляют…»
И, наблюдая за этой неприятной до отвращения сценой, следователь подумал: «Как же примет кару этот человек, легко и бездумно погубивший молодую, совсем юную жизнь?» — «Человек? — мысленно переспросил он себя и тут же ответил: — Призрак!»